Это было давно - 22

Но я основательно отвлёкся от нашего путешествия из Челябинска в Тбилиси. С такими отступлениями, описание его займёт не меньше времени, чем занял сам переезд. Почему я так много уделил места событиям, которые, казалось бы, не касались меня лично? Но ведь они происходили в нашей стране в 30-е - 40-е годы и накладывали отпечаток на жизнь всего общества.

   Военные эшелоны шли один за другим на запад. А навстречу им, с запада шли эшелоны в тыл. Они везли разбитую технику: наши и немецкие сожжённые танки, обломки самолётов, орудий, автомашин, целые платформы немецких касок и груды ещё всякого военного металлолома. Все это проглотила война, все прошло через ее пищеварительную систему и теперь являлось ее отходами.   Так же, как навоз идёт на удобрение полей, чтобы вырос новый урожай, так и эти миллионы тонн стальных обломков должны были быть переплавлены в мартеновских печах, чтобы снова превратиться в танки и пушки, снова помчаться на запад, снова гореть в огне войны. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.  

Эта война была навязана нам, мы вынуждены были обороняться.  

Но как тяжело давалась нам победа.  

Нацистские бредни сродни большевистским.  

Одни ради торжества химеры коммунизма во всем мире готовы были уничтожить большую часть этого мира.   Другие, ради господства арийской расы, которой почему-то оказались немцы, тоже мечтали переделать мир, основательно сократив его население.  

Но наш народ воевал в этой войне не за победу коммунизма во всем мире и не лично за товарища Сталина. Народ воевал за выживание великой страны по имени Россия, за само ее существование.  

На восток шли и эшелоны с раненными. Их везли и в санитарных поездах, составленных из пассажирских вагонов, и в обыкновенных теплушках. Часто на них были нарисованы огромные красные кресты на белом фоне.  

В окнах вагонов видны были забинтованные люди. На остановках некоторые раненные, иные на костылях, выходили размяться, они тихо прогуливались вдоль вагонов или пытались купить на базаре курево и самогон. Когда на станции одновременно оказывались эшелон, следующий на фронт и санитарный поезд, солдаты вели себя тише, хотя многие из них возвращались на фронт после ранения.  

Все дальше продвигались мы на юг, и все теплее становилось. Да и весна наступала. Изменилась и природа. Вместо синих заснеженных уральских лесов, холмов, замёрзших озёр, из вагона мы видели бескрайние поля и только местами мелькали отдельные перелески. Как переезжали Волгу, я не помню, может быть, это было ночью, иначе, я думаю, запомнилась бы встреча с рекой моего раннего детства.  

Теперь мы ехали по местам, которые ещё недавно были прифронтовой зоной, и сошедший снег обнажал следы войны. Около станций земля была в воронках от бомб, а здания вокзалов часто были разрушены. Вдоль путей, особенно на станциях, валялись разбитые и сгоревшие вагоны, паровозы. Сначала мы звали всех посмотреть на эти обломки, но их было столько, что скоро все к ним привыкли и ни у кого они больше не вызывали интереса.  

Наш вагон стоял подолгу на станциях, а иногда просто где-нибудь в лесу или в поле. И наши взрослые шли на станцию договариваться, чтобы нас прицепили к какому-нибудь эшелону. Иногда по исконно русскому обычаю, брали с собой бутылку самогона, вскладчину купленного где-нибудь на пристанционном базаре. Но это тогда был дефицит, и им просто так не разбрасывались. Порой им говорили: - "Видите, на другом пути стоит поезд? Он скоро пойдёт в нужном вам направлении. Но у нас нет маневрового паровоза, чтобы подвезти к нему ваш вагон. Вы сами должны подкатить вашу теплушку к эшелону, или будете ещё долго стоять здесь". И вот наши взрослые, и мужчины, и женщины толкали вагон к поезду. Им нужно было откатить его назад, перевести стрелку, и потом толкать к стоящему под парами составу, а мы, дети, сидели внутри. Нам очень нравилось, что нас везёт не паровоз, а наши мамы и бабушки. Мы прыгали у открытых дверей и громко кричали.   Конечно, очень непросто было с бытом. Нужно было готовить пищу. Семей было несколько, а буржуйка в вагоне была одна. Но я не помню, чтобы женщины устраивали из-за этого свары, как-то решали вопросы быта мирным путём. Видимо, настолько было всем тяжело, что инстинктивно понимали, что нельзя усложнять жизнь ещё и дрязгами. В вагоне были грудные дети, все время нужно было стирать им пелёнки. Естественно, туалета в вагоне не было, да и не всегда мы стояли на станции, часто среди чистого поля. Детей сажали на горшки, а взрослые мужчины, и женщины, немного отойдя от вагона, справляли свои естественные надобности. Порой, и спрятаться-то негде было. Некоторые забирались под вагоны. Иногда состав внезапно трогался и люди, на ходу поправляя юбки или брюки, догоняли вагон. Оттуда уже тянулись руки, чтобы подхватить их на бегу. Ведь пол товарного вагона расположен высоко над землёй.  

Нашим бабушкам было уже за шестьдесят. И большую часть жизни они прожили в условиях комфорта, не представляя даже себе, что могут быть ограничения в чем-то необходимом. Как все это было для них не просто. А ведь в каждой семье было по несколько детей. Не имели возможности женщины и толком вымыться. Сколько тягот легло на плечи наших мам и бабушек, как они все это выдерживали.    

Каждый день приближал нас в цели нашего путешествия - к Тбилиси. Но сколько их было, этих дней.  

Потом мы стали проезжать места, где проходил фронт, где ещё недавно были немцы.   В городах, особенно около станций, многие дома были разрушены, земля была в воронках.  

Часто мы видели разбитые и сгоревшие танки, машины, обломки самолётов.   У многих деревьев осколками были срезаны все ветки, вверх торчали одни стволы, как воткнутые в землю гигантские карандаши.  

Почти от всех вокзалов оставались одни стены, на которых было написано название станции, на некоторых и на немецком языке. И все так же вдоль путей местами лежали разбитые и сгоревшие вагоны, попадались и с красными крестами на белом фоне.  

Люди жили в землянках, в полуразрушенных домах. Они ходили в рваной одежде. Все были худые, грязные. Многие дети подходили к поездам и просили дать им хлеба. Им давали, кто что мог. Но многим и самим-то не хватало еды. Тогда ведь все продукты были по карточкам и нормы выдачи были скудными. Во время войны почти не было полных людей, все были поджарыми, многие просто худыми.  

Много было во время этого путешествия всяких эпизодов: и грустных, и весёлых, и печальных и смешных, жизнь шла своим чередом, но почти ничего не осталось в памяти. Бабушка Варя любили вспоминать, как она вдруг хватилась, что у неё пропал кошелёк. Весь вагон был мобилизован на поиски кошелька. Хотя я сомневаюсь сейчас, что там была значительная сумма, бабушка Варя восприняла исчезновение кошелька как трагедию. В это время Додка, который сидел на верхних нарах у окна, стал комментировать, что он видит: "Вон два солдата прошли, вон собака пробежала, а вон бабушкин кошелёк на земле лежит".  

В это время поезд дёрнулся, и кошелёк стал медленно уплывать из Додкиного поля зрения, что он не замедлил отметить. Бабушка метнулась к дверному проёму и воззвала к солдатам: "Голубчики, милые, бросьте мне кошелёк". Солдаты, смеясь, подняли кошелёк, легко догнали уплывающую от них бабушку и вручили ей пропажу. Дальнейшая реконструкция событий показала, что кошелёк выпал из бабушкиного кармана, когда она лежала на верхних нарах, он попался на глаза годовалой Свете, которая там ползала. Света взяла и выбросила его в окно.  

Помню, на какой-то стоянке мы развлекались с ребятами тем, что прыгали с рельсов на откос насыпи. Я побежал куда-то вперёд, где насыпь была выше и прыгнул. Приземлился на ноги, не удержался и сел на землю, оперевшись на руки и вдруг почувствовал дикую боль в руках и пятой точке. С рёвом вскочил и понёсся к маме. У меня оказались обожжены ладони и все, чем я касался земли.  

Оказалось, незадолго до этого паровоз выбросил на насыпь шлак из топки. Хорошо, что прошло какое-то время, и шлак успел сверху поостыть, а то бы мне здорово досталось, ведь температура шлака в топке насколько сот градусов. Потом всем вагоном чем-то мазали мне обожжённые места, и несколько дней спать я мог только лёжа на животе.  

А поезд вёз и вёз нас на юг. Потом пошли горы, мы приехали на Кавказ. Стало совсем тепло. Мы давно уже сняли и валенки, и пальто, и шапки. А теперь мы вообще разделись до рубашек. И вдруг мы увидели море. Вода в нем была зелёная, в белых барашках волн. Над волнами летали белые чайки. Это было Каспийское море.  

В одном из рассказов Чехова девочка так описывала своё впечатление от встречи с морем: "Море было большое".   Оно, действительно, было большим, я никогда не видел такого количества воды, такого простора. Море разительно отличалось от всего того, что мне доводилось видеть раньше. От лесов, от степей. Наверное, его можно было сравнить только с небом. Хотелось смотреть на него и смотреть.  

Но вот вид на море закрыли составы, их было много, особенно цистерн.  

Поезд замедлил ход, мы приехали в Махачкалу, первый крупный город на Кавказе. Мы, дети, произносили её название, как Махачкалач.   Махачкала отличалась от всех городов, которые мы проезжали раньше. Расположена она на склоне гор, полого опускающихся к морю. Где-то недалеко был порт, и зычные ревуны пароходов перекрывали гудки паровозов.  

Непривычно смотрелись люди - седобородые старики в папахах, женщины в темных одеждах. Произвели на нас впечатление и огромные кавказские овчарки с черными мордами и длинной шерстью серовато-палевого цвета. С независимым видом бродили они вдоль составов, или дремали в тени. В отличие от наших дворняжек, держались они гордо и независимо, чувствовалось, что они никого не боятся и что люди сами стараются держаться от них подальше. Все это было необычно, мы во все глаза смотрели вокруг. Продавали много рыбы, зелени, продавцы громко крича, зазывали покупателей, хвалили свой товар.  

Потом мы поехали дальше. Теперь дорога шла между высоких гор. Было много поворотов, иногда мы видели одновременно и голову, и хвост состава. Нас везли два мощных паровоза "ФД" - Феликс Дзержинский. Это были самые большие советские паровозы. Ведь нам предстояло перевалить через Главный Кавказский хребет и один паровоз не мог втащить тяжёлый состав на перевал.   Все было необычным, все отличалось от того, к чему мы привыкли за долгую дорогу: и горы вокруг, и серпантины железной дороги, и множество мостов через горные речушки, которые мы переезжали. Захватывало дух, когда внизу под нами нёсся бурлящий поток.  

Отличался и воздух. Раньше мы его не замечали, просто дышали, и все. А кавказский воздух был свежий, сочный. Казалось, что ты не дышишь им, а пьёшь его.  

Несмотря на то, что было тепло, на вершинах некоторых гор лежал снег, это нам было непонятно. Мы представляли себе, как хорошо было бы прокатиться с такой горы на санках.   Иногда поезд внезапно въезжал в тоннель и на несколько минут, казалось, наступала ночь. Но вот мы вырывались из тоннеля и яркий солнечный свет бил по глазам.  

До конца нашего путешествия оставались уже не дни, часы.  

На каждой остановке мы спрашивали у взрослых: "Это уже Тбилиси?". Но каждый раз состав дёргался и продолжал путь. И вот мы остановились на какой-то товарной станции и нам сказали: "Все, приехали". Но никакого Тбилиси не было видно, кругом были одни товарные эшелоны. И вдруг мы увидели, что к вагону подходит наш папа. Мы действительно приехали.