В социальном плане зеки делились – по горизонтали – на блатных, бытовиков и контриков, а по вертикали – на работяг и придурков.
Придурки – это заключенная администрация, от комендантов и нарядчиков до дневальных и счетоводов – словом, все, кто сидит в тепле под крышей. "Придуриваются, будто работать не способны," – завистливо говорили те, кто вкалывал на общих. Вот откуда малопочетное название. Со временем оно утратило первоначальный смысл – как всякий привычный образ. Ведь не представляем мы себе яму и лопату, когда говорим "встал, как вкопанный".
Кто такие блатные, я уже рассказывал. Бытовиками считались все осужденные за "бытовые преступления", от насильников и растратчиков до прогульщиков. (Сейчас уже трудно поверить, что при Сталине можно было угодить в лагерь на два-три года за обыкновенный прогул, а то и за опоздание.) А контриками (так же и фашистами) назывались все подпавшие под какой-нибудь из пятнадцати пунктов пятьдесят восьмой. Судили за измену Родине, за террор, за антисоветскую агитацию, за саботаж, за никому не понятное пособничество иностранному капиталу – не то 3-й, не то 4-й пункт 58-й. Особенно много было изменников (58-1а и 1б) – думаю, больше половины списочного состава. Случалось, вся бригада сплошь состояла из изменников.
– Предатели! – весело кричал бригадир-бытовик. – Получай пайку!
Или просил у другого бригадира:
– Одолжи мне на трелевку двух предателей поздоровше.
Никто всерьез не принимал суровых формулировок УК. Понимали, что изменники – это побывавшие в плену, агитация – неосторожная болтовня, а саботаж (58-14) – неудавшийся побег из лагеря. Любопытно, что получив срок по 14-му пункту, блатные автоматически превращались из социально близких в "политиков" и попадали, как кур во щи, в особые лагеря для особо опасных. Но об этих лагерях разговор позже.
Побегов за время моего пребывания на комендантском было два, причем один из них прямо-таки анекдотический: возвращаясь с работы в зону, воришка бежал "на рывок", т.е. рванул прямо на глазах у конвоира в лес. Вохровец стрелял вслед наугад: за деревьями разве увидишь. Была зима, морозный день. Беглец заблудился, замерз и, проплутав в лесу целый день, к вечеру прибежал на вахту Хлам Озера и сдался. Его даже не судили – вернули на комендантский, дали десять суток карцера, и все.
Второй побег был посерьезнее. Бежали с Юрк Ручья, штрафной командировки; и не блатные, а контрики – один русский, три норвежца. Русский – вернее, советский поляк – был, говорили, в войну нашим разведчиком, работал против немцев в Норвегии. В награду получил 25 лет за измену Родине. А норвежцы – их у нас было пятеро, один журналист и четверо рыбаков – попали в лагерь по обвинению в шпионаже в пользу англичан.
Троих норвежцев, крепких молодых парней, еще не успевших дойти на лагерной пайке, полячок выбрал себе в спутники неспроста: от Кодина до Норвегии было не так уж и далеко, а границу ему случалось переходить не раз, дело привычное.
Бригада, где работали все четверо, прокладывала в лесу дорогу. Водил их на работу один конвоир – с каждым днем все дальше от лагпункта. Готовились к побегу они солидно. У посылочников выменяли на хлеб сало и еще кое-что из еды и припрятали в придорожных кустах. А бежали, как и тот воришка, "на рывок". В назначенный день и час по сигналу поляка бросились врассыпную и скрылись в густом лесу. Конвоир растерялся: в кого стрелять?.. Пострелял все же для порядка, потом построил бригаду и бегом погнал в зону. А путь был не близкий; пока дошли, пока оповестили кого следует, беглецы получили фору часа в четыре. Понятно, за ними отправилась погоня – стрелки, собаки. (У одной из овчарок, самой заслуженной, был – так рассказывали – золотой зуб: сломала свой при исполнении служебных обязанностей). И через два дня население Юрк Ручья оповестили: беглецов настигли, они оказали сопротивление, и всех пришлось перестрелять. В доказательство привезли и повесили на гвоздь у вахты кепку поляка – очень приметную кепочку в шахматную клетку. А на место поимки повезли заключенного врача – составить акт о смерти. Что он и сделал.
Свободное копирование
