Ни с кем из знаменитостей, кроме Козина, я на Лубянке не встречался. Правда, майор Райцес спросил меня как-то:
– Вы в какой камере сидите?
Тогда я еще проживал в одиночке, в 119-й.
– А знаете, кто в 118-й?.. Нет? Антонеску. А в сто двадцатой?.. Пу-и.
Теперь-то мало кто помнит об Антонеску, румынском диктаторе. Забыли бы и Генри Пу-и, императора Маньчжоу-го, если б не фильм "Последний император". Но тогда это были громкие имена. Пообщаться со своими именитыми соседями я, понятное дело, не имел возможности.
А вот Юлик Дунский довольно долго просидел в одной камере с человеком, в те времена очень известным – генералом Александром Ивановичем Беляевым, который до ареста ведал всеми нашими закупками по ленд-лизу.
Генерал был "номерным", т.е. секретным арестантом, но на лубянские запреты ему было наплевать. Юлику он не только назвал свою фамилию, но и рассказал, за что попал в тюрьму. Дело было так.
Как главу советской закупочной комиссии в Вашингтоне, его пригласил для беседы президент Рузвельт. В Белый дом Беляева пропустили легко; его, привыкшего к нашим строгостям, отсутствие формальностей удивило. Впустили, провели в кабинет президента и оставили одного. Через несколько минут появился сам Ф.Д. – а переводчик почему-то запаздывал. По-английски генерал знал слов десять. Рузвельт по-русски – еще меньше. До прихода переводчика они объяснялись на языке глухонемых – жестами и мимикой. Оба хохотали от души и очень понравились друг другу – что для Беляева обернулось бедой.
Домой генерал пришел в отличном настроении; а дня через три его помощник принес газету, в которой сообщалось, что генерал Беляев награжден американским орденом – каким-то очень важным. А вторым награжденным был другой генерал, Бур-Комаровский – глава враждебного нам польского правительства в эмиграции; наши газеты именовали его "польским фашистом".
У Беляева дрогнуло сердце: он-то понимал, что в этой компании ему быть не следовало. Но наивные американцы в тонкостях московского политеса не разбиралось... Вскоре генерала под каким-то предлогом вызвали в Москву – и предчувствие сбылось: арестовали и обвинили, за скудостью материала, в антисоветской агитации. Для десятого пункта 58-й много материала не требовалось: восхвалял (их словцо) американскую технику, нелестно отзывался о Кагановиче – что-то в этом роде.
В камере Беляев держался так, словно сохранил генеральское звание: грубил дежурному офицеру, отказывался подметать пол и т.д. А к Юлию – они сидели вдвоем – был внимателен и охотно рассказывал о себе. И Юлик всегда вспоминал о нем с симпатией и уважением.
Об Александре Ивановиче Беляеве вспоминает и его тезка, Солженицын – в "Архипелаге". Вспоминает с неприязнью: для него Беляев остался надменным и эгоистичным советским сановником – даже в заключении. А Юлий высоко ценил цепкий ум этого крестьянского парня, дослужившегося до генеральских звезд, его наблюдательность, интерес к хорошим книгам, юмор и самоиронию.
Беляев рассказывал, например, как привез к себе в деревню невесту -показать старикам. Городская девушка не приглянулась родителям генерала; лежа на печи, он подслушал разговор:
– Нехороша, – говорила мать. – Худа, большеглаза... А у нас в деревне-то девки – ягодины!..
Юлик считал: неплохой был мужик. Генералы бывают ведь разные, даже советские – не все одним миром мазаны.
Свободное копирование
