Началась война. Федоровцев дети уже подросли их призывают в армию. Они по убиждению поотказались понимая родину защищать нужно, но ведь раньше защищали веру царя и отечество, а здесь надо было защищать не веру а Сталина. Поэтому по убиждению и отказались. В результате не то что я был арествован но и моя мать. Меня сперва отправили в тюрьму в 1944 году. Затем месяца через три выводят на суд мать и меня. В процессе суда наш отказ от военной службы был по убиждению. Подняли дела отца — действительно он был сужден в связи убиждения. Где и вынесли приговор матери семь лет а мне 10 лет. Так же и другие федоровцы были суждены.
Меня сначала отправили в лагерь Пчелиновка г. Бобров Воронежской обл. где я встретил верующих старушек. Богоборци не смотря на войну свирепо распровлялись с верующими не смотря что они старушки. Этих старушек за невыход на работу в религиозные праздники ставили на мороз в худых ботинках и во рваных фуфайках. А холод доходил в войну 40 и более градусов.
И я по своему убиждению к ним присоединился. Меня так-же ставили на мороз морозили всю зиму. Затем старушек отправили на пересылку в другие лагеря как неисправимых. И мне пришивают статью 58–14 это значит лагерный саботаж. Она эта статья неподлежит никаким льготам и амнистиям. И посадили меня и еще одного верующего в нетопленый изолятор на 300 грам хлеба и через день баланда. Через 10 дней пришли надзиратели с вопросом: пойдете на работу. Мы отвечаем: в праздники работать небудем. Начались приемы избиения. За дверью стоял врач, наблюдал за происходящим. Один головорез так заехал мне под дыхало коленом, что я не вздохнуть и не выдохнуть и не слова сказать не мог. Тогда они напали на моего напарника. Напарник не мог вынести таких зверских казней и согласен идти на работу. Меня еще бить не стали врач запретил. Через некоторое время очнулся. Повели к сделователю. Он спрашивает:
— Как фамилия?
— Православный.
— Имя?
— Христианин.
— Отчество?
— Христов.
Они туда-сюда – бесполезно. Он начинает так издеваться - следователь - чем только не применял. И прикладом, и пистолетом по кадыку, под ребра. Посадил меня на стул возле стены, берет голову – и об стену. В голове «пщ-щ-щ-щ…» - сипит. "Ну, - я думаю, - Пускай убивает, ну и что я?" Потом в изолятор посодют, там такой амбар был, щель между дерев, сквознячок. Вызывает на другой день обратно, на третий день - и каждый день, полтора месяца. И он меня сделал таким, что я уже все.
И озлел - стоит в угле мелкокалиберное ружье - он как взял его за ствол: «Встать!» Я встал - он как по кострецу мне гакнул – так приклад и отвалился! Он тогда оторопел, не знает, что делать: "Будь ты неладен! Все равно тебе десять лет, подохнешь на лесоповале!" И бросил следствие. А я пополз, не встану на ногу, меня потащили. И отправляет меня на этап. Там были убийцы, которых должны отправлять - и меня с ними.
У меня не было ничего против власти - что я могу власть свергнуть что ль? Я буду дурак тогда. Я считал, что власть допущена Богом, это не от меня зависит, я должен отстаивать свою веру и больше ничего. И они понимают хорошо, а надо приписать - за веру-то как сажать по конституции? Там некоторых так сажали! Вот был один у немца, мужик, колхозник. С плену его привезли и говорят: «Какое ты задание получал от немцев?» Он: «Та нияке нэ получав». «Как никакое!» - бить его, колотить, морить туды-сюды. Он думает: что делать? Думает-думает, вызывают его:
– Какое задание получал?
– Быкив биты та трахторы ломаты...
– Тьфу, дурак...
Им надо какое-нибудь шпионское. Ну и все равно ему десять лет дали.
И мне понаписали, что я вообще враг народа, пришивают политическую статью 58-10. У него револьвер лежит на столе - он раз по столу стукнет, а раз - под рёбры, по коберку и сзади по холке. Бьет - и голова во все стороны. Там было дело даже и до бессознания - подпиши и все.
И сажают в мокрый изолятор: «Иди подумай». Там бетонный стул, а на полу вода. И на стул сверху течет. Кaпе, кaпе на тебя - на воду не будешь ложиться. И думай там мокрый. А потом приводят обратно. И не дают спать. Сидишь в камере один - а над тобой дежурят, чтоб ты не спал. Только на табуреточке сидеть – даже ходить не разрешают. Там камера два метра, не расходишься — но нельзя. Только сидеть, возле койки. Койка чтоб была заправлена, а ты сиди. Ну а ночь на следствии. День не дают спать, а ночь – на следствии, опять день не дают спать - а ночь на следствии. И они меня не спамши уже около месяца - немного месяца не дотянули. Вымогали-вымогали, уже нет сил - не спамши, не доедамши, бьют. Иванов, я помню, следователь. И он просто уже до того меня довел, что я еле живой. Вымотали из меня всё исключительно. Они меня на четвертый этаж таскали на следствие из подвального помещения - я уже не мог сам туда заходить.
