Лурия был другом Льва Семеновича Выготского и всегда оставался ему предан, но в те годы даже о нем говорить боялся. Из отдельных реплик, коротких замечаний я понимал, что в конце жизни Выготский был властями отвергнут. А был это человек необычайной одаренности, уникальный теоретик! Он в психологии всего-то десять лет и проработал, а написал!.. На шесть томов набралось. Умер он лет тридцати семи. Останься он жив, его бы посадили, конечно, - все к тому шло.
Уже начался процесс об извращениях в системе Наркомпроса. И когда он умер, о нем говорить строжайше стало запрещено. Одно упоминание его имени равносильно было измене Родине.
Последние годы он жил в нищете. Ходил по Москве голодный, истощенный, с горящим взором умнейших своих глаз!.. Надо же!.. В старенькой шинели - даже пальтишка не было. Это при его-то уровне!.. В полутопленной комнате жил, больной туберкулезом. Какая же это трагедия!
Мне рассказывали, что, читая лекции, он держал перед собой лист бумаги. Когда же слушатели решили посмотреть, что там записано, оказалось, лист чист! Вот такой пикантный штрих.
Еще студентом я стал ездить в научные командировки. Началось все с того, что я сделал доклад об интеллекте человекообразных обезьян. Александр Романович говорит: "Теперь надо знания углубить", - и отправил меня в Сухумский питомник. Дважды я туда ездил: раньше других сдавал экзамены и в начале июня на все лето уезжал.
В учебе, а потом и в исследованиях я был фанатичен! Я жил не жизнью студента, а жизнью монаха. Я ночью не в ресторан "Поплавок" ходил, как другие, а в обезьянье стадо, чтобы проверить, как они на мое появление реагировать будут.
Стадо спит. Сторож караулит. У них в стаде свой сторож, он и реагировал. Я подхожу. Раздается: "У!" И на этот крик сразу же все подымаются. Я все это наблюдал, записывал. И протоколы свои сохранил.
Годы шли. Тюрьма.
Работа: сначала - в Институте философии, потом - в редакции Философской энциклопедии, а протоколы хранились. Они очень помогли мне уже при написании докторской.
Так прошли мои студенческие годы.
