Истринскую семилетнюю школу №2 я окончила в 1941 году. Дальше учиться не пришлось, через двенадцать дней началась война. Было мне тогда пятнадцать лет. Уже в первый день войны стали разносить повестки. Мы проводили на фронт отца.
Дом осиротел без хозяина. Жить стало голодно. Прилавки магазинов опустели, лишь хлеб еще продавали по полбуханки в одни руки. Очередь за ним была, казалось, километровой. Мы с сестрой занимали ее с утра.
На Москву каждый вечер летали самолеты с бомбами. Наши зенитчики, прожектористы и летчики старались фашистов к Москве не подпускать. Но, не всегда это удавалось. Мы, ребята и девчата, с вечера размещались на насыпи рва вдоль улицы Ленина и почти всю ночь наблюдали бои между нашими и фашистскими самолетами. Было очень хорошо видно. Когда прожектора вели вражеский бомбардировщик, а он пытался улизнуть, его либо сбивали с земли, либо наш самолет настигал, и он, охваченный пламенем, несся вниз. Мы радовались и кричали: «ура». А когда немецкому летчику все же удавалось сбросить бомбы и улететь, мы огорчались, и некоторые даже плакали.
Так продолжалось долго. Людей в Истре становилось все меньше и меньше, разъезжались по деревням к родственникам. Однажды с фронта вернулся отец, отпустили по болезни. Я повела его в поликлинику. Врач сказал, что у него рак двенадцатиперстной кишки. Нужна была срочная операция, но в больнице не было необходимых лекарств и инструментов. Дали направление в Моники. Но отвезти отца было не на чем. Поезда уже не ходили, были взорваны мосты через реки Истра и Песчанка.
Через несколько дней в восемь утра объявили воздушную тревогу. Мы выбежали из дома и прыгнули в яму, которую вырыли сами. Минуты через три по радио: «Отбой воздушной тревоги». Не успели мы вылезти из ямы, как увидели фашистские самолеты. Они сделали круг, снизились и стали бомбить город. Воздух наполнился страшным шумом падающих бомб, грохотом взрывов. Начались пожары. Люди бросились тушить. Потом выяснилось, что многие ранены и погибли. После того, как вражеские самолеты улетели, у меня долго в ушах стоял визг, скрежет и грохот разрывов бомб. И, конечно, ощущение страха долго не проходило. Почти все бомбы были сброшены в центре города. Многие здания были разрушены, пострадал и Ново-Иерусалимский монастырь. Это была первая бомбежка.
Малоснежный морозный ноябрь сковал землю. А тут пришел военный и пригласил поработать на рытье противотанкового рва. Кроме меня идти было некому. Отец и мать - больны, младшая сестренка мала, а старшая сестра в эвакуации с московским детским садом, где она работала воспитателем. Я оделась и пошла на работу. В деревне Полево на поле рыли ров. Мне дали лопату и лом. Лом для меня был очень тяжелым. Держа его двумя руками, бью мерзлую землю. Потом лопатой собираю куски земли, поднимаюсь изо рва, выбрасываю землю и скатываюсь опять вниз. Руки мерзнут, ноги тоже. Сердце от тяжелой работы покалывает. В этом рве я была самой молодой. Некоторые женщины говорили мне, что я надорвусь, посылали к лейтенанту, чтобы он меня отпустил. Я отвечала, что дома у меня три голодных рта и что я буду работать как все. Хорошо, что бомбежек не было.
Вечером мне лейтенант вручил талончик на хлеб. Я была рада, несла домой хлеб, как бриллиант. Буханка издавала такой аромат, мне так хотелось откусить или отщипнуть кусочек! Но я вытерпела.
-Мам, на, режь всем по кусочку, а папе - побольше, - хозяйским голосом проговорила я, кладя на стол хлеб. Ели с большим аппетитом, таким он казался вкусным, сладким таял во рту. На второй день опять пошла на ров и заработала еще буханку хлеба. Ров получился длинным, глубоким и широким.
-Ну, вражеский танк, держись, место для тебя готово!- сказала одна из женщин.
Наутро мы с сестрой решили пойти в баню. Но, когда шли по улице Ленина к центру, начался артиллерийский обстрел. Снаряды со свистом летели над нашими головами и где-то дальше взрывались. От страха мы сели на землю. Из ближайшего дома вышла женщина и спросила, куда мы направляемся.
-В баню, - ответила я.
-В какую баню?! Она давно не работает. Бегите домой.-
Пригнувшись, мы с сестрой Маней, побежали обратно.
Вечером нам, как и всем горожанам, выдали по полмешка муки. Мы, конечно, обрадовались.
-Будем печь лепешки и варить мамалыгу, - сказала я, ласково поглаживая мешок с мукой.. К ночи на улицах появились красноармейцы. Они с поникшими головами и как бы виноватые шли к Волоколамскому шоссе, а там - в сторону Москвы. Ехали туда же и грузовые автомашины с солдатами. Ехали и шли как-то беспорядочно. «Отступают», - подумала я, и сердце мое заныло.
В полдень к нам постучали в окно. Там стоял лейтенант Красной Армии.
-Сегодня - завтра здесь будут немцы, уходите к Москве, - сказал он и пошел к следующему дому. Мама заплакала. Страх сжал мою грудь, как цепями. Внутри все дрожало.
-Мне не дойти, - сквозь слезы проговорила мама, - да и отца одного оставлять нельзя.- -Мать,- твердым голосом сказал отец, - обо мне не беспокойся, что будет, то и будет. А тебе надо уводить отсюда девочек.-
На улице уже смеркалось, когда мы простились с отцом и вышли из дома. Погода была морозная и ветреная. Всем было холодно. Дошли до Волоколамского шоссе. Когда подходили к мостику через реку Песчанку, вдруг засвистел снаряд и упал в угол моста. Мы прыгнули в кювет. Но снаряд не разорвался. Мы, дрожа от страха, вылезли из ямы и быстро прошли по мосту. По дороге, обгоняя нас, шли люди: по одному и семьями, везли коляски, тележки. Некоторые ехали на лошадях и машинах. Шли и гражданские, и военные. Все спешили в Москву.
Мы отстали. Сзади уже никого не было. Стало темно. Вдруг мама схватилась за сердце, свернула к лесу и села у большой березы.
-Сердце не дает мне идти, – тихо сказала она. – Дочки, вернемся домой.-
Мы согласились. Помогли маме подняться и повернули к Истре. Тихо шли обратно. Дошли до мостика, где лежал снаряд. Мама сказала, показывая на него:
-Видно Бог уберег нас от смерти -. И стала читать молитву. Вдруг началась стрельба, над головами свистели пули. Остаток пути к дому мы проползли на четвереньках.
А утром в город вошли фашисты. Я была в постоянном страхе и боялась выглянуть на улицу. Днем дверь отворилась, и вошли четыре фашиста. Стены нашего дома были оклеены газетами с портретом В.И. Ленина. Ну, думаю, сейчас нас расстреляют. Самый высокий немец сел на скамейку у стола и стал осматривать наше бедное жилье.
-Я – чех, сказал офицер, - Ленин – карашо!- И начал разговаривать с переводчиком. Переводчик сказал:
-За нами идут каратели. Вам надо покинуть этот дом.-
С тем они и ушли.
К вечеру я нашла пустующий домик ближе к центру, и мы перебрались туда. Из дома старались не выходить. Только за водой на речку ходили с сестрой. От каждого стука я вздрагивала. А тут вскоре налетели бомбить город наши ИЛ-2. Осколки долетали до нашего дома. Мы сидели в подполе и дрожали от страха. Когда наши бомбардировщики улетели, мы узнали, что немцы понесли большие потери в технике и боевой силе. Теперь будут срывать зло на нас жителях, думала я, и как угадала.
Как-то ворвались к нам дом фашисты, и переводчик закричал:
-Вы партизаны, на вашем чердаке нашли пулемет. Да еще заминировали дом, где живут наши солдаты. Всем выйти на улицу и встать у забора.-
-Господин переводчик, - сказала мама, - это не наш дом. Из нашего дома нас выселили.- ---Молчать, быстро к забору, - кричал переводчик, толкая нас к двери. Мы вышли из дома всей семьей и пристроились к стоящим людям из близлежащих домов. Перед нами - трехногий пулемет и много солдат с автоматами. Немцы приплясывали, видно мерзли ноги. И лица их посинели от холода. Одеты они были легко, а был мороз с ветром.
-Кто поставил мину у дома наших солдат? - спросил переводчик. Молчание. Тогда он ткнул пальцем в моего отца, тот покачнулся. И повел его за собой к дому, где предположительно лежала мина. Там из земли торчала толстая проволока, увитая проволокой потоньше, которая доходила до крыши. Дали отцу кирку и лопату и заставили откапывать проволоку. Без слез невозможно было смотреть на отца. Работал он, чувствовалось с большим трудом, пошатываясь. Мама нам с Маней зашептала:
-Дочки, как начнут стрелять, ложитесь на землю.-
Я посмотрела на небо. По нему плыли белые облака, прорывались яркие солнечные лучи. Неужели эти облака и небо я вижу в последний раз? В это время немцы захохотали. Я посмотрела на отца. Он держал в руках выкопанный провод. Оказывается, это был громоотвод. Нас отпустили.
В дом мы не пошли, а вместе с другими отравились в бывшее овощехранилище, которое нам теперь служило бомбоубежищем. Там сели на скамейки и никак не могли пережить то, что нас собирались расстрелять.
Эту ночь я не могла спать, вторую ночь тоже. А наутро, после третьей ночи, проведенной в убежище, мы заметили, что немцы убегают. Они грузили вещи в грузовики и уезжали в сторону от Москвы. К ночи немцев осталось очень мало.
Потом началось страшное. Немцы стали поджигать дома. Вещи хозяевам не разрешали выносить. Всю ночь над Истрой полыхало зарево пожаров. Последние фашисты покинули город только тогда, когда все дома сгорели. Люди остались без крова и имущества. Утром вместо домов мы увидели черные печи с трубами. Стояли у своих пожарищ и даже о еде не думали.
Прилетел советский четырехкрылый самолет и сел на поле у деревни Макруши. Мы, несколько девочек и мальчиков, побежали к нему. Летчик улыбался нам, угостил шоколадкой и спросил:
-Где фашисты?-
-Вчера удрали,- сказали мы хором.
-Отлично,- весело ответил летчик и завел мотор. Быстро поднялся в воздух и полетел в сторону Москвы. Наверное, это был разведчик. Я вернулась к пепелищу, нашла картошку, испекла ее на углях и отнесла своим в убежище. Они поели, но на улицу не стали выходить. Я опять вернулась к уголькам погреться.
Когда стало смеркаться, вдруг через мою голову через город к закату полетели длинные огненные снаряды. Их было так много, что я невольно посмотрела в ту сторону, откуда они летели. На краю леса, где сейчас молокозавод, стояли две автомашины с поднятыми рядами стволов.
-Ура!!!- закричала я. И из убежища на мой крик вышли люди и тоже стали наблюдать этот обстрел немцев. Стреляли минут пятнадцать. И мы прыгали от радости. Потом автомашины повернули на шоссе и быстро уехали. Позже я узнала, что это было наше новое знаменитое оружие «Катюша». Я очень горда тем, что одной из первых увидела стрельбу «катюш».
Эту ночь в убежище спали хорошо. Наутро потеплело, набежали тучи, пошел мягкий снежок. И опять мне первой довелось увидеть, как в наступление шла цепь наших лыжников. Я увидела их, стоя у своего пожарища, и от радости закричала:
-Наши идут!!!- Из убежища выходили люди, тоже смотрели на ехавших лыжников в белых халатах. Настроение наше поднялось.. Мы дождались своих.
-Смотрите на юг, - крикнул один парнишка. Все обернулись и увидели, как из деревни Вельяминово шли такие же лыжники в белых халатах. Вдруг их с запада стали обстреливать, некоторые осколки от снарядов долетали и до нашего убежища. К нам подбежал лейтенант и попросил воды для раненых. Мы собрали воду у всех, у кого она была и я отнесла ведерко воды лейтенанту. Я пошла за лейтенантом, посмотреть раненых. Вскоре раненым оказали медицинскую помощь и отвезли их на машине, наверное, в госпиталь. Слышны были выстрелы и взрывы со стороны реки Истры и у монастыря. Очевидно, там шел бой.
Вскоре к нам пришли представители из Лучинского сельсовета, узнать, где и как устроились горожане. Выдали всем талоны на хлеб, но за ним надо было идти в Гучково (Дедовск). Я тут же пешком отправилась за хлебом.
Снег перестал идти, стало холоднее, и задул колючий ветер. До Гучково дошла благополучно.(18 км). Хлеба мне дали две буханки. Несмотря на сильную усталость, холод и сильное чувство голода, я пошла обратно в Истру. По дороге, ощущая запах хлеба, сильно хотела поесть, хоть немного. Но сдержалась и донесла хлеб семье. С отмороженными щеками, но, счастливая. Мама сразу стала лечить мои щеки, а потом мы лакомились свежим ржаным хлебом.
Нам выделили на дачах НИЛ домик для временного проживания. Наконец, мы почувствовали тепло, уют и спокойствие. Беспокоила лишь болезнь отца.
Вскоре военные стали ремонтировать железнодорожные мосты. И дня через три-четыре пришел первый поезд (с паровозом) из Москвы. Через несколько дней я поехала в Гучково и оформила по врачебному направлению два пропуска до Москвы: для себя и для отца. Без этих пропусков в вагон не сажали. Отвезла я отца в Моники. Его там положили на операцию. После нее, не приходя, в сознание отец скончался.
Через некоторое время не стало и мамы. А тут старшая сестра Женя вернулась из эвакуации. Мы так радовались, что она вернулась живая и здоровая. Она стала нам опорой в нелегкой военной жизни.
