«Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженней жизни, яже у Тебе, Человеколюбче. В покоище Твоем Господи, идеже вси святи Твои упокоеваются, упокой и душу раба Твоего, яко Един еси Человеколюбец. И ныне и присно и во веки веков Аминь». Я слушаю заупокойную литию, которую читает дородный молодой священник, смотрю на трепещущее пламя свечи, и вспоминаю скромного старика, которому мысленно отсылаю эти строгие и печальные слова. Его нет на этом свете почти сорок лет, но воспоминания о чужом для меня человеке почему-то волнуют и беспокоят до сих пор. Он появился в нашем доме неожиданно. Неспешное течение размеренной савинской жизни было прервано новостью, поразившей всех. Сосед разменял свои две комнаты на квартиру в пятиэтажном новом доме со всеми удобствами. Вместо него в доме поселился священник.
Переезд произошел незаметно поздним вечером, а утром соседка, застыв, как всегда, на пороге сообщила, что с новым жильцом в квартире поселились кошки, сосчитать их не смогла. По её округлившимся глазам было ясно, что много. Мама приняла новость спокойно, негромко обронив: «Меньше будет мышей». Переселенец оказался человеком тихим. Рано утром уходил из дома, возвращался вечером. Высокий, худощавый в старом прорезиненном плаще, выгоревшем на солнце, потертой шляпе и стоптанных, побуревших от времени сапогах, он казался пришельцем из другой жизни. Давно уже были сношены и даже забыты эти грубые серые плащи. Намокшие, они сковывали движения, были громоздкими и неуклюжими. В праздничные дни сосед надевал темно-синий плащ, зимой под ним скрывалось пальто с воротником неопределенного цвета. Из-под многослойного наряда выглядывала ряса, тоненькая косичка седых волос была упрятана под шляпу.
В памяти навсегда запечатлелась картина: в сумерках с пригорка медленно спускается пожилой человек. В одной руке палка, в другой сумка из кирзы. С палкой не расставался, ею отгонял собак. Возвращался вечером не по дорожке мимо домов, а по бугру, вдоль шоссейной дороги, где никто никогда не ходил, спускаясь к дому по им же протоптанной тропинке. Мама пояснила, что он стесняется проходить мимо сидящих на лавочках женщин. Иногда видно было, как он устал. Тогда тощая сумка болталась на палке за спиной, он еще больше сутулился, загребая сбитыми каблуками придорожную пыль. Пропахшая кошками одежда раздражала уличных псов. По их возмущенному, захлебывающемуся лаю мы узнавали, что Николай Иванович–так звали нового жильца, возвращается с вечерней службы. Первой с ним познакомилась мама. Будучи человеком общительным, располагавшим к себе, она быстро нашла общий язык с соседом. Как-то отец Николай рассказал, что весной брал в свой сельский приход жену, чтобы она послушала соловьев. Матушка была намного старше своего мужа, давно умерла, с тех пор он полюбил одиночество.
После его смерти давняя знакомая семьи, ухаживавшая за ним последнюю неделю его жизни, рассказала, что жена священника была совершенно глухой, относилась к нему холодно. Какие уж там соловьи. С савинцами неразговорчивый сосед лишь церемонно раскланивался, поднося руку к шляпе. Меня поразили его глубоко посаженные темно-синие печальные глаза, не тронутые временем, благородное, с желтоватой кожей, иссушенное лицо. Он совсем не походил на стариков, которые жили по соседству. Был очень деликатен и учтив, соседи шептались: «видать, из бывших». Маме как-то признался, что от еды почти отвык, а вот крепкий сладкий чай снимает усталость и дает ощущение сытости. Мама пыталась его угостить чем-то домашним, но он смущенно отказывался и исчезал за дверью своей квартиры.
По вечерам видно было мерцание лампадок в углу под иконой, в кухне тускло светила лампочка без абажура. Штор и занавесок на окнах не было, вечерами свет чаще горел на веранде, где окна были плотно занавешены. Более осведомленная соседка пояснила, что священника кошки вытеснили из комнат, на веранде он коротал время, возвращаясь со службы. Рядом ярко светились окна нашей половины дома. Мама, переступая порог, зажигала все лампочки, открывала двери и форточки. Разговорившись со мной, Николай Иванович однажды признался, что любимой книгой детства была «Моль Флендерс» Д. Дефо, с тех пор он никак не может её найти. Я могла предложить только «Робинзона Крузо». Священник улыбнулся и подарил мне церковный календарь, выпущенный московской патриархией. Отец, увидев подарок, неодобрительно покачал головой и посоветовал никому его не показывать. Ему не нравилось наше общение, дочь коммуниста о чем-то подолгу беседует с попом. Николай Иванович при встрече с отцом раскланивался и скрывался в своей половине. Позже мама рассказала, что сосед показал ей старую фотографию своей родственницы, на которую я была поразительно похожа.
Свободное копирование
