Несмотря на то что обрезание принесло мне физические страдания, я еще легко отделалась. Все могло обернуться куда хуже, как нередко бывало у других девочек. Скитаясь по Сомали, мы встречались с семьями то одного, то другого кочевника, и я играла с их дочерьми. А позднее мы встречались с той же семьей снова, и кого-то из девочек недоставало. Почему — правды об этом никто и никогда не говорил. О них вообще ничего не говорили. Они стали жертвами обрезания: погибли от кровотечения, от болевого шока, от заражения крови, от столбняка. Чему же тут удивляться, если вспомнить, в каких условиях совершается операция. Что поистине удивительно — это то, что хоть кто-то из нас выжил!
Я почти не помню свою сестру Халемо. Мне было тогда года три, и я только помню, что она была, а потом куда-то исчезла, но я так и не поняла, что же с ней случилось. Уже позднее я узнала, что когда наступила «торжественная минута» и цыганка совершила над ней обрезание, Халемо истекла кровью.
Мне было примерно десять лет, когда я услышала о том, что произошло с одной моей двоюродной сестрой. Ее обрезали в шесть лет, а немного позже один из ее родных братьев приехал в гости к нам и рассказал, что было дальше. Пришла женщина и обрезала сестру, а потом ее положили в хижине выздоравливать. Но «эта штуковина», как выражался брат, распухла, и из хижины шел невыносимый смрад. В то время, когда он это рассказывал, я ему не поверила. Отчего бы взялся дурной запах, если ни у меня самой, ни у Аман ничего подобного не было? Теперь-то я понимаю, что он говорил правду: поскольку операция проходит в антисанитарных условиях, прямо на земле, в свежую рану попала инфекция. Отвратительный запах — это симптом гангрены. Однажды утром мать девочки пошла проведать дочь, которая спала в своей хижине. И обнаружила ее мертвой, тело уже закоченело и посинело. Семья похоронила девочку раньше, чем падальщики успели уничтожить ужасную «улику».
Свободное копирование
