Когда я выздоровела, встала, научилась ходить и впервые синим осенним вечером влезла на крышу нашего с бабушкой домика, легла на теплую дранку и стала смотреть, как все ярче загорается месяц, и звезды четче выступают из темнеющей синевы, восторг овладел мною. Эта величественная картина была живой. Она все время менялась. Между мной и звездами шли облака. А чернота, в которой наливались светом звезды, становилась все бездонней. Она оказалась совсем не бархатной, головокружительно пустой, жуткой и влекла ужасно, как влечет к себе тайна, которую не можешь разгадать. Жаль, я не знала имен звезд, у меня не было карты звездного неба. Но я зато знала, что каждая безымянная для меня звезда имеет свою участь. Она переживает детство, молодость, зрелость и старость, и я пыталась по их цвету и мерцанию определить, какая звезда — дитя, какая — бабушка... Я думала об отце: он знал тайны звезд!
Позже сестры отца рассказали мне, что уже с трех лет он стремился к небу. Звездными вечерами карабкался на деревья, чтобы поближе увидеть звезды. В шесть лет однажды пропал на весь день, вернулся голодный, исцарапанный, но очень гордый: познакомился с летчиком на большом поле за городом, где проходили испытания летательных аппаратов, и публика могла покупать билеты и подниматься в небо. Чтобы зрители не пугались, чтобы убедить их в безопасности аттракциона, летчик поднимался в воздух не один, а с маленьким ребенком — моим отцом. Летчик называл его «сыночком».
С этого дня мой отец стал мечтать о полетах к звездам и частенько рассуждал об этом, потешая взрослых.
У меня есть книга о метеоритах, написанная моим отцом совместно с его товарищем, который стал потом академиком. Книга полна пафоса, свойственного стилю многих книг и статей 20-х годов — это стиль Пролеткульта, Союза воинствующих безбожников — хулиганский пафос — навязывание читателю точки зрения пишущего. Это натиск ниспровергателя, так захваченного страстью ниспровергать, что ему не остается возможности вникнуть в чужую мысль, в чужую идею. Моего отца захватило желание все объяснить просто, доступно, механистично... А в письмах, которые он писал моей маме, отец совсем другой — умный, ясно размышляющий... Куда все это девалось, когда он писал книгу? Темперамент проповедника — атеиста задавил все. В книге доказывается, что в метеоритах нет ничего таинственного, что это — обыкновенные обломки обыкновенных небесных тел. Он с такой страстью утверждал обычность астрономии — такой же ясной сферы человеческих знаний, как химия, биология... С такой страстью, что астрономия становилась... поэзией.
Обыденное, насквозь прозаичное дело нельзя любить со страстью. И получалось, что он разоблачает таинственность с такой яростью потому, что потрясен этой таинственностью, непознаваемостью мира, где за раскрываемой тайной угадываешь контуры иных, ускользающих, к которым и подступиться не знаешь как...
Свободное копирование
