…Мои родители познакомились в медпункте депо, где до войны, после возвращения с Дальнего Востока, работала мама, и весной 1941 года поженились. Отец к тому времени успел отсидеть в Харьковской тюрьме за «вредительскую деятельность на транспорте», овдоветь, оставшись с двумя сыновьями пяти и девяти лет, а 22 -летняя мама после развода с первым мужем жила с 3 летним сыном в семье Ладыко, оттуда она перешла к отцу, в дом его матери - Феклы Семеновны. С последним эшелоном осенью 1941 года родители эвакуировались из Белгорода. За ними шел поезд с сапёрами, подрывавшими за собой мосты. В дороге началась бомбежка, отец, схватив на руки сына, скомандовал маме: «бежим». Позже она вспоминала, что начался настоящий ад, и, когда кто-то рядом закричал: «Алейникова убило», мама подхватила крик и бежала дальше, повторяя: «убило Алейникова», пока отец резко не прикрикнул на неё. Пулеметной очередью с самолёта отцу прострелило полу шинели, его самого не задело. Связь с родителями мамы, жившими в Воронеже, прервалась в первые месяцы войны. Город жестоко бомбили, все об этом знали и боялись думать о судьбе близких. Во время следования состава, выскочив на каком-то полустанке за кипятком, отец неожиданно встретился с дедом и от него узнал, что все живы и рассчитывают обосноваться за Волгой, в Пензе, считая, что фашисты туда вряд ли прорвутся.
В эвакуации жизнь была трудной, уехали из Белгорода налегке, отец считал невозможным занимать место в эшелоне личными вещами. Из командировок в Сталинград он привозил свой продуктовый паек и мерзлую капусту, которую железнодорожники подбирали на неубранных полях во время остановок эшелона. Мама тушила её без масла, часто это было единственное блюдо на завтрак, обед и ужин. Мой старший брат Виталий, которому в ту пору исполнилось четыре года, не ложился спать, ожидая возвращения отчима в надежде, что тот привезет что-нибудь поесть.
Однажды, проснувшись, долго плакал и просил яблоко, которое увидел во сне. Когда мама устроилась работать в госпиталь, стало немного легче, медиков кормили. Штаб 10 железнодорожной колонны, в котором служил отец, обеспечивал подвоз воинских частей, техники, боеприпасов в Сталинград. Запомнился один из его рассказов о генерале, который избил палкой машиниста, не решавшегося стронуть с места состав с боеприпасами в сторону горящего города. Такое случалось редко, но иногда в том грохочущем аду, с рвущимися вдоль мчащегося состава бомбами, на людей нападал страх, парализующий волю. В такой момент и попал под генеральский гнев один из железнодорожников.
Родители были красивой парой. Отец высокий, стройный, с гордо посаженной головой, мама маленькая, быстрая, с вьющимися волосами, похожая на героинь немецких фильмов довоенной поры, обожала танцы, хорошо пела и сводила с ума мужчин в дружеских компаниях, вызывая у мужа приступы безудержной ревности. Несколько контузий и тяжелейшее ранение, полученное отцом, подорвали его здоровье. Мама прощала ему всё, вспоминая, как он, едва поправившийся после ранения, встретил её, вернувшуюся из эвакуации несколькими месяцами позже него.
Ранен отец был во время пожара на станции Белгород, когда ему пришлось на паровозе растаскивать вагоны с рвущимися боеприпасами, вместо сбежавшего в панике машиниста. За этот подвиг отца наградили в 1944 году знаком «Почетный железнодорожник».
Отец был человеком сдержанным и внутренне очень одиноким, мы с ним не всегда находили общий язык. Горько осознавать, что поняла я его по-настоящему только теперь. Сколько же довелось ему пережить: необоснованный арест и заключение под стражу, войну, ранение. «Враг народа» просидел в одиночке Харьковской тюрьмы на Холодной горе полтора года, зная, что статьи, по которым его обвиняют, дают мало шансов выжить. Когда я ознакомилась с его делом, душа моя успокоилась. Я убедилась, что ни предательство друзей, ни клевета когда-то работавших с ним рабочих не сломили отца. Он отрицал всё, на его совести нет ни одной оклеветанной и загубленной жизни. Теперь я знаю, почему в нашем доме бывали только мамины подруги со своими семьями. Из деповских приятелей отца порог нашего дома редко кто переступал. У мамы в сердцах однажды вырвалось, что я вырасту таким же бирюком, как он, хотя мои школьные и студенческие друзья дневали и ночевали у нас. Мама была полной противоположностью отцу. Весёлая, приветливая, она быстро сходилась с людьми, и эта лёгкость удивительным образом сочеталась с тонкостью, глубиной и тактом. Врожденное чувство юмора помогало маме с достоинством выносить тяготы скудной жизни, вечную нехватку денег в большой семье и слыть среди подруг очень обеспеченной и счастливой. Друзья мне завидовали и тянулись к маме, делясь с ней тем, что не доверили бы своим близким. Мы с ней понимали друг друга без слов, иногда ловя себя на том, что одна из нас договаривает не произнесенное другой. На похоронах мамы я не плакала, спустя время неожиданно для себя разрыдалась, услышав монолог фронтовой медсестры из книги С.Алексиевич «У войны не женское лицо». Мне он напомнил мамины рассказы. Она часто вспоминала начало войны. В первые дни после её объявления медики были призваны на военную службу, получили новенькую форму, надраили полы в школьных классах, превращенных в палаты, расставили в каждой букетики полевых цветов, завели патефон и начали танцевать. Спустя два месяца, когда начали поступать первые раненые, а белые, накрахмаленные халаты запестрели кровавыми пятнами, стало не до танцев. Вспоминали о первых днях войны с горечью и грустью. В эвакуации мама работала в прифронтовом госпитале, куда поступали раненые из-под Сталинграда. В Белгород она вернулась осенью 1943 года, когда отца уже выписали из госпиталя. О подвиге отца я узнала после его смерти, прочитав в газете о пожаре на железнодорожном узле только освобожденного от немцев города. Детские воспоминания донесли лишь услышанный украдкой рассказ, что несколько лет после войны не могли установить имена 13 харьковских девушек - пожарных, сгоревших рядом с отцом, а он лежал без сознания на малом островке обойденной пожаром земли. Вспоминая это, мама как-то сказала, что Бог сберег для бабушки последнего из её детей.
Свободное копирование
