Время шло, а я все еще не мог считать, что скоро кончится мое учение. Медали за этюд и за рисунок не приближались, а отдалялись, хотя я и видел, что меня считают за способного. Время от времени я бывал у Воскресенского и не скажу, чтобы эти визиты были мне легки: приходилось сочинять небылицы о своих успехах и о многом умалчивать.
Жизнь Училища шла обычным порядком. Экзамены были ежемесячно. К рождеству и к пасхе были третные. Они, конечно, к чему-то обязывали, но никак не изнуряли нас. Где тратились силы, здоровье и время - это в "филиалах" школы, в трактирах и прочих учреждениях, не имеющих ничего общего ни с наукой, ни искусством, ни с. воспитанием. Все эти Морозовы, Пузенковы, Баскакины - вот они-то и были повинны во многом. Как мы доходили до них? Путей было много: среда малокультурная, отсутствие семьи, молодечество, свойственное возрасту, так называемый темперамент, да мало ли что толкало нас к "Морозовым", и там многие из нас гибли... И что особенно больно - гибли способные, талантливые, сильные...
В этих трактирах сосредоточивалась жизнь, но какая... Попойка, игра на бильярде чередовались с еще худшим. Некоторые великовозрастные "таланты", как П. Ф. Яковлев, Неслер, Ачуев, устроили себе там род "биржи". Туда приходили наниматели, их рядили на разного рода работы, в типографию, писать портреты, ретушировать фотографии, да мало ли в те времена кому мы были нужны. И можно сказать, что некоторые из этих молодцев трактир знали лучше, чем школу. Школа давала им "положение", трактир умел это положение использовать.
Нередко тамошние заседания кончались скандалами, побоищами. Крутая лестница Морозовского трактира бывала ареной драм. Однажды там дошло до того, что архитектора Р. сбросили сверху. Внизу он очутился уже мертвым... Сильно жили тогда... Следующие поколения такой жизни уже, к счастью, не знали.
В описываемое мной время пили и наши учителя. Пил и Перов, и обычным делом было, придя к нему, услышать: "Водочки не хотите ли?" А как пил Саврасов, даровитейший из пейзажистов того времени, умница, благородный Саврасов...
Четвертый год я был в Училище, а медалей нет как нет. Приятели стали поговаривать об Академии. Кое-кто уже уехал. Уехал Рябушкин, кто-то из архитекторов. Слухи о них были хорошие. Академия их приняла ласково.
Раньше, чем решиться покинуть школу, советовались мы с Перовым. Пошел и я к нему. Перов нас не поощрял, говорил, что ехать нам рано, что Академия нам не даст того, что мы ожидаем. Мы советы выслушали, но про себя решили в следующую осень уехать, тем более, что здоровье Перова стало заметно изменять ему.
Летом я объявил о моем решении родителям. Они не знали, что мне посоветовать, и мне думалось, что какое-то сомнение их тревожило, они побаивались, что художество мое в опасности.
Все каникулы я, можно сказать, проболтался. Свел дружбу с актерами, игравшими у нас в летнем театре. Сошелся с одной актерской парочкой, с трагиком Глумовым и с его милой женой. Трагик был бесталанный, но человек хороший, а жена совсем пленила меня и славным личиком своим, и преклонением перед несуществующим талантом своего Саши, который с полгода назад увез ее из Дурска чуть ли не из седьмого класса гимназии. Глумов играл одинаково и Гамлета, и Малюту Скуратова, причем, играя последнего, так неистово вымазывал себе кирпичной краской лицо и пускал по нему такие рябины, что его Малюта вовсе терял облик человеческий.
Публика Глумова не любила, и Ольга Петровна приписывала это невежеству уфимцев. По ее словам, у них в Курске театр при появлении Саши трещал от аплодисментов... Жила эта пара бедно, нанимали они комнатку в маленьком деревянном домике около театра. Спали и обедали на ящике с Сашиными костюмами Отелло, Кина, царя Бориса. Я дома почти не бывал. Бывал за кулисами или на террасе у театра с актерами за бутылкой пива, а то у Глумовых, в качестве верного друга и ценителя-художника. Всем троим нам жилось тогда хорошо, мы верили в наше счастливое будущее...
Свободное копирование
