Гарвард - 2

ЗАТРУДНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОМ ПЛАНЕ 

Оказалось, что я уязвим именно в социальном плане. Я не только был на год моложе, чем большинство моих однокурсников, но из-за того, что я вырос в защищенной среде, был неопытным и неумелым в общении со своими сверстниками. Мои братья в значительной степени игнорировали меня, поэтому большая часть моей жизни проходила со взрослыми. По существу, я ощущал себя гораздо более комфортно, разговаривая с общественными деятелями или знаменитыми художниками, чем со своими сверстниками.

Я поступил в Гарвард вместе с 1100 другими молодыми людьми, из которых только двое были моими коллегами по школе Линкольна, причем ни один из них не был моим близким другом. Я жил в комнате на четвертом этаже Тайер-холла, старейшего общежития для первокурсников на Гарвард Ярде, и столовался в «Юнионе», находящемся через Плимптон-стрит от библиотеки Вайденер. Во дворе, в аудиториях и во время трапез в «Юнионе» я общался с многими молодыми людьми, окончившими элитные частные школы, такие как Гротон, Сент-Марк и Сент-Пол. Все они казались мне моей противоположностью: красивые, спортивные, уверенные в себе и классно одетые в твидовые пиджаки «Харрис» и серые фланелевые брюки. Я восхищался ими издали. Они представляли собой олицетворение студенческой моды и изощренности, однако у меня было мало что им сказать, да и они не проявляли большого интереса к разговорам со мной. Самые близкие отношения установились у меня с другими обитателями Тайер-холла, включая Уолтера Тэйлора, единственного афроамериканца на моем курсе. Уолтер также казался несколько не в своей стихии и был немного потерянным, так что у нас было много общего. К сожалению, по причинам, о которых я никогда так и не узнал, Уолтер не вернулся в Гарвард после первого года обучения.

Теперь я понимаю, что если бы я учился в частной школе, как многие сыновья богатых родителей, то был бы частью той самой группы, которой тайно завидовал и с которой мне было так трудно общаться. В этом случае моя жизнь в Гарварде была бы сразу же гораздо более приятной и сильно отличалась от той, какой она фактически была. Однако размышляя об этом почти семьдесят лет спустя, я не думаю, что в этом случае моя дальнейшая жизнь оказалась бы столь интересной или конструктивной, какой она была на самом деле. Необходимость справиться со своей неуверенностью в Гарварде на ранних этапах обучения и необходимость борьбы за академические достижения и свое место в социальной иерархии сделали меня более широко мыслящей и терпимой личностью.