1904 - 30

22 августа.

           Последний день в Женеве. Ночью приехал Яша*. Были у Вебера и не застали.
           В ожидании него я просматривал № "Мира искусства", посвященный Якунчиковой*.
           У ней 2 периода - период мировых символов и недостаток сил. Второй - все различающая логика рисунка. В нем она начинает подходить к символу растения и пейзажу. Человек ей остается чужд.
           Еду с Яшей к Иванову.
           Разговор сразу начинается о ритме и о танце, быстро и согласно, точно мы бежим по одной дороге, торопясь и перебивая друг друга.
           - Конечно, танец есть источник всякого ритма и, следовательно, стиха. В Греции все стихи оттеняли ритм танца. Поэтому и многообразие ритмов в трагедии. Я вот пытался передавать их по-русски. Например там, где встречаются два рядом стоящих ударения слова. В этом топот ног.
           Он приносит книгу и читает.
           За обедом. Разговор о цветах каждого человека. Я называю:
           "Вы желтый и лиловый - лиловый с красным, который в древности называли пурпуром. Мария Михайловна", коричневый битюм и оливковый.
           - Ну да, вы очень удачно угадываете любимые цвета. Ну, а Тютчев*?
           - Тютчев - это фиолетовый, близкий к синему. Цвет просвечивающей бездны.
           Знаем только мы Непрозрачнось света И прозрачность тьмы*...
           Художественное творчество - это уменье управлять своим бессознательным. Но так, как перед сном вперед заказывая себе момент пробуждения. Управлять бессознательным, не доводя его до сознания.
           До глубокой ночи у Ландольта*. Споры о "Весах". Надо дать им больше отзывчивости. Устроить съезды сотрудников.
           Потом мы провожали Иванова и Ивановского*.
           Ивановский: пародии. "Скиф пляшет"".
           Безгранный многогранник по убеждениям.
           Был в состоянии Дионисова оргазма. Танцем хотел доказать свое презрение к граням и законам. Приметы: лицо обыкновенное. Весьма неуравновешен. К делу Дрейфуса*, по-видимому, не причастен.
           Разговор об искусстве и его социальном значении. Якс:
           "Нет, это совсем необыкновенно. Я все думал: в Женеве ли я? Тут решаются судьбы литературы. А потом я теперь совсем иначе к стихам Иванова буду относиться. Я его себе представлял просто ученым. А дедушка великолепен. И Ивановский - представитель русской философии. Это все совсем необычайно. В Женеве ли я? И он так смело говорит, что пойдет к Вам учиться эстетике".
           Дорога до Парижа.
           Опять это слабое ощущение новизны и уютности. Своя комната, свои книги. Я это очень чувствую теперь.