Гринвич и Кью - 3

Метеорологическую обсерваторию в Кью я посетил в сопровождении генерала Уокера, бывшего начальника триангуляции в Британской Индии. Кью представляет теперь пригород Лондона, но некогда это было отдельное небольшое поселение. Еще в начале XVIII века тут была частная обсерватория Самуила Молинё (Molyneux), и на ней производил наблюдения сам Брадлей, который из этих наблюдений, продолженных затем в Оксфорде, вывел перемены в положении звезд, приведшие его к бессмертному отбытию аберрации и нутации. Затем король Георг III выбрал это место для наблюдения прохождения Венеры через диск Солнца в 1769 году. Только спустя сто лет, именно в 1871 году, небольшое здание обсерватории короля Георга поступило в собственность Королевского общества — Royal Society, было перестроено и обращено в метеорологическую и физическую обсерваторию.

Еще не входя внутрь здания, мы осмотрели устроенное здесь приспособление для измерения высоты и скорости движения облаков. Для этого на крыше обсерватории и в саду, в расстоянии 800 ярдов, располагаются два наблюдателя и одновременно измеряют высоты и азимуты той или иной точки какого-нибудь облака. Повторив такие наблюдения несколько раз, черев короткие промежутки времени, легко вычислить затем как высоту, так и скорость движения облава. Чтобы выбрать я условиться наблюдать ту же часть облака, обе точки наблюдения соединены проволокою, и наблюдатели могут переговариваться при помощи телефонов. Непосредственные наблюдения заменяются тут иногда фотографированием облаков, так что потом по негативам можно производить измерения и вычисления, необходимые для выводов. Из таких наблюдений получено, что высота облаков весьма различна и колеблется в пределах от 3 до 50 тысяч футов.

Из многих инструментов, осмотренных в обсерватории, опишу в кратких словах главнейшие и наиболее замечательные. В барометрах устроено здесь остроумное приспособление для исключения влияния перемен температуры. С увеличением температуры ртуть в барометрической трубке, очевидно, поднимается, независимо от давления атмосферы. Чтобы ртуть оставалась на той же высоте, чашка барометра подвешена на двух медных стержнях, длина которых рассчитана таким образом, чтобы поднятие ртути в трубке, от повышения температуры, равнялось опусканию чашки вследствие расширения стержней. Показания барометра отпечатываются на фотографической бумаге при помощи луча света, направленного на ртутный столб. Эти барографы настолько точны и чувствительны, что слабое барометрическое падение, во время известного извержения на Кракатоа в 1883 году было замечено здесь почти в один момент всеми семью барографами.

Из термометров замечателен тут максимальный термометр, называемый «turnover maximum». Недалеко от резервуара имеется резкий двойной перегиб на трубке; при повышении температуры ртуть свободно проходит через перегиб трубки, при понижении же ртутный столбик разрывается. В известное время дня термометр механически переворачивается, и наблюдатель отсчитывает его показания когда угодно, но отсчет покажет только наибольшую температуру за сутки. Так как термометр отсчитывается в обратном, перевернутом положении, то и подписи на его шкале имеют обратное расположение. Для сравнений термометров при различных температурах имеется оригинальный прибор Мунро (Munro), состоящий из высокого жестяного цилиндра, с боку которого устроен особый резервуар, подогреваемый пламенем газовой горелки. Внутри цилиндра движутся особые мешалки, так что легко поддерживать в нём постоянную температуру.

В подвале обсерватории помещены автоматические приборы для записывания перемен элементов земного магнетизма. Здесь измеряются склонение и горизонтальная и вертикальная слагающие напряжения земного магнетизма. Наклонение стрелки не наблюдается непосредственно, а выводится вычислением из слагающих напряжения. Суточные перемены элементов отмечаются на фотографической бумажке, причём, с помощью остроумно расположенных зеркал, на одной и той же бумажке отмечаются все три элемента. Рассматривая кривые на бумажках, я невольно обратил внимание на значительные колебания склонения в ночь с 12 на 13 февраля 1892 года, когда эти колебания доходили до 2°.

Обсерватория в Кью, помимо систематических наблюдений, занимается также поверкой разных приборов по заказу правительства и частных лиц; поэтому тут имеются инструменты для поверки и испытания секстанов, зрительных труб и пр. На каждом выверенном здесь приборе вырезается при помощи остроумно устроенного механизма клеймо обсерватории в виде кружка, внутри которого заключена буква К: кружок и буква К изображают начальные буквы слов «Kew Observatory». Из подвергающихся тут испытаниям приборов я обратил особое внимание на прекрасные ручные зрительные трубы с так называемыми панкратическими окулярами, при помощи которых можно изменять увеличение трубы, не изменяя её фокусного расстояния. Эти трубы очень удобны для разыскивания отдаленного земного предмета: сперва употребляют малое увеличение с большим полем зрения, а затем, найдя предмет, можно рассматривать его подробнее, повернув кнопку у окуляра.

После осмотра обсерватории генерал Уокер повез меня к себе на ленч. Генерал занимает роскошную квартиру на Cromwell Road; у него здесь собственный дом, убранный с большим вкусом. Комнаты переполнены индийскими вазами, коврами и всевозможными безделушками из черного дерева и слоновой кости, привезенными из Индии. Сам хозяин, между прочим, большой поклонник русского искусства. Рассказывая о лондонской выставке картин Верещагина на индийские темы и из эпизодов русско-турецкой войны, генерал напомнил, что англичане, не умея выговорить фамилию нашего художника, назвали его «very shocking» (очень ужасно).

Около 3-х часов дня генерал предложил мне ехать вместе с ним на заседание Королевского общества (Royal Society); эти заседания бывают только один раз в месяц, и сегодня должно было состояться последнее перед летними каникулами. Понятно, я с удовольствием принял любезное приглашение, особенно имея в виду, что ученые англичане не допускают в свои заседания не только иностранцев, но и вообще посторонних. Royal Society помещается в громадном и роскошном здании Burlington House на главной улице Пиккадилли. Я был представлен секретарю лорду Релею (Rayleigh), а вслед затем и президенту лорду Кельвину, знаменитому Вильяму Томсону. Зал заседания имеет весьма торжественную и величественную обстановку. На особом возвышении стоит огромный стол, покрыта толстым бархатным ковром; посередине стола лежит большая подушка и на ней старинная председательская серебряная булава. Место председателя у середины стола за подушкою, и потому его кресло выше прочих и походит на трон. За спиною председательского кресла висит большой и превосходно сделанный портрет Ньютона. Для членов общества имеются ряды мягких и широких диванов, обитых красным бархатом. Перед началом заседания маленький мальчик в средневековом костюме — в бархатном камзоле с широкими рукавами — роздал всем присутствующим печатные оттиски предстоящих сообщений. Эти оттиски сделаны лишь по предварительным наброскам авторов и не подлежат оглашению, почему на каждом из них, в заголовке, напечатано: Proof, issued for the convenience of Fellows at the Meeting, not to be communicated to any Journal for Publication (Пробный оттиск для членов собрания, не подлежащий оглашению в печати).

После заседания я осмотрел прочие помещения общества: великолепную библиотеку, занимающую несколько роскошных зал я  насчитывающую более 40 000 томов, банкетный зал, где члены закусывали и пили чай и кофе, подаваемый премилыми и прелюбезными англичанками, и пр. Но всего любопытнее было осмотреть драгоценные воспоминания — собственные вещи Ньютона, хранимые тут, как святыня, под стеклянными витринами. Именно, мне показали собственноручный манускрипт «Principia», локон волос философа, его часы, отражательный телескоп, солнечные часы, тоже сделанные им самим, но еще в детстве, старинное кресло красного дерева, обитое простою кожей, и, наконец, кусок той яблони, глядя на которую, Ньютон, по преданию, открыл бессмертные законы всемирного тяготения. По стенам развешены портреты и расставлены бюсты всех членов знаменитого ученого общества.