Вопрос, которым часто задаются наиболее думающие люди: почему развитие советского общества не пошло по пути ленинских идей, почему, например, не стало отмирать государство, как таковое? Объясняется это отчасти тем, что экономические условия не благоприятствовали социалистическому развитию, не благоприятствовали развитию новых форм самоуправления. Напротив, управление переходило в руки все растущего государственного аппарата (бюрократии), защищавшего в первую очередь свои интересы, а не интересы широких масс трудящихся. В борьбе между бюрократией и демократией, как правило, побеждает бюрократия. Критический вопрос контроля снизу чрезвычайно волновал самого Ленина в последние годы, о чем, в частности, свидетельствует его работа «Лучше меньше, да лучше», являющаяся как бы его духовным завещанием. Ленин надеялся, что Советы и партия сумеют осуществлять взаимный контроль. А этот контроль означал бы разделение власти между партией и народом. Но эта старая мысль о контроле снизу не нашла своего воплощения. Уже в двадцатых годах бюрократия настолько укрепилась, что для контроля над аппаратом потребовалась бы новая революция. Если бы, как предложил мой знакомый эмигрант, Ленин провозгласил себя «просвещенным монархом», он смог бы обратиться за помощью к народу против партии, но о подобном он, разумеется, и не помышлял.
Это, однако, не было немыслимым для Мао Цзэдуна, положение которого в начале шестидесятых годов чем-то напоминало положение Ленина в начале двадцатых. Ленин тогда ввел НЭП, стал опираться не только на старых большевиков, но и на более молодое партийное поколение. При поддержке Троцкого и при сравнительно незначительной оппозиции он начал политику демократизации изнутри и сближения с Западом.
Положение Мао Цзэдуна было более сложным. В партии существовала сильнейшая оппозиция, возглавляемая Лю Шао-ци. Тогда Мао прибег к тому, над чем Ленин раздумывал, но на практике осуществить не сумел — к культурной революции. Одной из целей такой революции и было противопоставление «вождя» партийному аппарату. На практике вышло так, что к концу шестидесятых годов политическая власть в Китае перешла к новому аппарату, основанному на базе личного культа Мао, то есть все пошло по пути не Ленина, а Сталина. Отмечу только в этой связи глубоко националистический характер культа Мао и его зависимость от поддержки армии.
Но вернусь к Ленину. Ленин, отдавая себе отчет в несовершенстве и слабостях народных масс, считал, что после свержения господствующих классов народ сумеет дойти до самоуправления. Хотя многопартийная система была, с точки зрения Ленина, немыслимой в советских условиях, он, в отличие от Сталина, ни в коем случае не исключал борьбу мнений в партии. Ленин не считал, что диалектический процесс должен закончиться с победой социалистической революции. Наоборот, он считал, что процесс этот никогда не остановится.
Во времена Сталина допустимым был только один взгляд, только одна точка зрения. Впрочем, Сталин не был в этом оригинален. Еще при основании Первого Интернационала по этому вопросу шла жаркая дискуссия. Уже тогда некоторые представители социалистических и рабочих партий утверждали то же самое. Но при Сталине этот взгляд приобрел характер коммунистической теологии, которая привела в дальнейшем к чудовищным репрессиям и террору.
К характерным чертам сталинизма следует отнести и глубокое пренебрежение к народным массам. Аппарат предпочитает стабильность риску, народ в этих кругах называют не иначе, как дерьмом. То же презрение к народу было и у многих других, за исключением, может быть, Ленина. Ленин отдавал себе отчет в отсталости крестьянских масс, но он никогда не позволил бы себе прибегать к насилию по отношению к крестьянам. Напротив, он пытался поднять их до уровня рабочего класса. Вера Ленина в человека, в победу над злом была близка к утопии.
Другое дело — мелкие бюрократы, чувствующие себя великанами, ибо за их спиной — сила, готовые в любой момент схватиться за пистолет. Эти люди были убеждены, что выполняют волю партии и правительства, были уверены в своем праве сидеть на шее у народа. В этом презрении к народу я вижу сходство между сталинизмом и фашизмом.
Это отношение присуще не только Советскому Союзу. Помню, в Польше, во время венгерских событий я защищал право венгерского народа требовать, чтобы считались с его волей и желаниями. На это в «ответственных кругах» мне возразили, что народ согласится со всем, что ему скажут сверху, даже если одно совершенно противоречит другому: «Народ желает того, чего мы желаем». Такова была формула.
Даже часть политзаключенных в Советском Союзе разделяла этот взгляд. Вот мнение одного моего знакомого, в прошлом оппозиционера-троцкиста: он настаивал на том, чтобы процесс реабилитации проходил медленно, постепенно, чтобы не обрывать резко культ Сталина. Он считал, что в связи с «отсталостью» народа его следует крепко держать в руках, не подвергая риску уже завоеванное. На это я возразил, что нельзя, жонглируя волей народа, совершенно пренебрегать ею, игнорировать ее. Я сказал, что в будущем, возможно, удастся обратиться к свободным выборам, к подлинной демократии. И тут я понял, что мой собеседник абсолютно не представляет себе истинной демократии. Мысль о том, что следует отказаться от контроля над мыслями, словами, поступками людей, казалась ему, да и многим другим совершенно абсурдной, неприемлемой, хотя теоретически они допускали отказ от диктатуры пролетариата. Отчасти, несомненно, основанием для такой точки зрения служит тот факт, что правительство и партия не чувствуют под ногами твердой почвы. Взять хотя бы глушение иностранных радиопередач на русском языке. Ведь совершенно чудовищно, что спустя полстолетия после революции все еще нет свободы информации. И покуда подобный контроль над народными массами не будет устранен, нечего ждать подлинного прогресса не только в общественно-политической жизни страны, но и в промышленности и сельском хозяйстве. Мне почему-то кажется, что если бы каким-то чудом удалось провести демократические реформы, влекущие за собой не внутренние потрясения, а лишь смену правительства, то многие из руководителей, как тогда, так и теперь, были бы согласны и даже рады поступиться частью своей власти. Я полагаю, что в основной массе 14 миллионов членов партии — не консервативны в своих взглядах. Они лишь опасаются, что даже частичные реформы связаны с риском переворота (в частности, из-за враждебности рабочего класса и крестьянства). Сдерживающей силой на пути к демократии, кроме страха перед потрясениями и переворотом, следует считать глубоко окопавшуюся в государственном аппарате бюрократию, стремящуюся любыми средствами сохранить в стране общественно-политическую структуру.
Свободное копирование
