Одним из тех, кто умирал в непосредственной близости от меня, был инженер, человек лет тридцати, член или кандидат партии. История его проста. Жена решила от него избавиться, чтобы уйти к другому. Она прибегла к испытанному средству, которым многие в те времена пользовались: донесла в НКВД, что будто в разговоре с ней муж сказал то-то и то-то о Сталине. Через несколько дней этого человека арестовали, допросили всего один раз и приговорили заочно (как в десятках тысяч других случаев) к заключению в лагерях. Поскольку был он тогда молодым инженером, его послали в Норильск. Он делал то, что до него и после него делали почти все — писал письма Сталину, продолжая надеяться, что в его деле разберутся, хотя то, что он видел вокруг, должно было убедить его в бесполезности этого занятия и в том, что пути назад нет. В результате непосильного труда, голода и тяжелых климатических условий он через несколько месяцев попал в больницу и после безуспешного лечения доживал свои дни в нашей палате, рядом со мной. Он чувствовал, что умирает и не увидится больше с семьей. Ему прислали фотографию его маленького сына, а также сообщили, что его младший брат тоже объявлен «врагом народа». Значит, и брата ждет та же судьба. В последнюю ночь перед смертью, когда в палате слышны были только стоны и хрипы умирающих, этот инженер вдруг произнес громко: «Человек, это звучит гордо». Кто-то подошел к его кровати, но он был уже мертв. Была ли это ирония? Не знаю. Может быть, тут был весь опыт его жизни, все, что ему пришлось пережить. Конечно, если учесть, что эту горьковскую фразу затаскали до тошноты, то в тот момент и в той обстановке она прозвучала страшным, диким издевательством. А может быть, инженер полагал, что так оно и есть, или по крайней мере, так быть должно?
Тогда как русские «умирали без боли», южане, как например, армяне и грузины, цеплялись за жизнь до последнего вздоха. Если человек стонал, бился, звал врачей — это, наверное, был южанин, лишенный русского стоицизма. Помню, мы обсуждали вопрос о презрении русских к смерти с другим молодым инженером, Лопатиным, еще в 1939 году. Он был человеком образованным, наблюдательным, умным. Лопатин пытался объяснить мне причины видимой пассивности русского народа перед лицом насилия и бесчеловечности сверху. Он рассуждал примерно так:
— Нужно этот народ знать. Русские заняли свое место в мире именно благодаря тому, что они могут довольствоваться очень малым. Нигде в мире не найдете вы людей с такой способностью подняться над материальными нуждами, даже самыми насущными. Все, что нужно, — это держать хлыст над головой этих людей и кормить их как можно хуже. Если вам это удастся, они дойдут не только до Тихого Океана, но и завоюют весь мир.
Лопатин полагал, что это — результат многовекового крепостного строя. Сила Сталина в том и заключалась, что он понимал это, ненавидел русский народ и считал, что может сделать с этим народом все, что захочет. Лопатин полагал, что Сталин сознательно идет по стопам Чингиз-Хана, Ивана Грозного, Петра Первого: успех этих людей, также, как и успех Сталина, нельзя считать чистой случайностью.
Русский народ, утверждал Лопатин, привык считать безграничную жестокость признаком величия государственного мужа, расценивая ее как вполне оправданное средство для достижения «великой цели».
Лопатин считал Сталина величайшим контрреволюционером всех времен, поскольку тот убил всякую надежду на лучшую и свободную жизнь и, прикрываясь революционными фразами, восстановил, по сути дела, ту власть кнута, к которой на протяжении столетий привык русский народ.
Свободное копирование
