Хорошо запомнился еще один случай: утро в том же 1937 году, некоторое время спустя после описанного выше. Спал я очень плохо, однако перед тем как проснуться, увидел короткий, но яркий и благодатный сон. Сон этот явился как бы ответом на те мысли, которые прежде мешали мне спать.
Многие мои сокамерники шли по статье 58 — 8, то есть по обвинению в «террор», за что давали расстрел. Большинство из них, если не все, были невиновны. Никто и не признал себя виновным. Какие же основания были у органов безопасности представлять дело так, будто вся страна находится под угрозой террористов?
Приснилось же мне, что двери тюрьмы широко распахнулись и на пороге стоят двое молодых людей, одетых в студенческие тужурки. Из тюремных ворот хлынули на волю заключенные. У каждого в руках был обвинительный акт, который он отдавал при выходе студентам. А студенты рвали эти бумажки на мелкие кусочки, смеялись и говорили:
— Нет виновных в терроре. Расходитесь по домам. Возвращайтесь к женам, к детям. Идите себе с миром.
Каждое утро наша камера превращалась в какое-то подобие канцелярии, где сны распределялись, классифицировались и получали оценку по категории добрых и дурных предзнаменований. Сны — это та связь заключенного с внешним миром, какую не может прервать никакая тюремная изоляция. Поэтому заключенные подолгу и с большой охотой говорят о своих сновидениях.
Но на этот раз у меня не оказалось времени поделиться своим ночным видением, потому что в камеру втолкнули одновременно двух новеньких. Особенно странным показалось мне, что один из них, молодой, худощавый, решительного вида человек, оказавшийся, как выяснилось, студентом, был так похож на одного из студентов, привидевшихся мне во сне.
Фамилия его была Иванов. Имя — Дмитрий. Его напарник — Александр Дубинский был гораздо старше Иванова, с крупными чертами лица, умными глазами за толстыми стеклами очков. Александр Дубинский и Дмитрий Иванов, несмотря на большую разницу в возрасте, очень дружили, отчасти потому, что оба были ленинградцами. А это, говорил Дубинский, связывало прочнее кандалов.
Обоих перевели в Бутырки из другой тюрьмы. Когда мы спросили Иванова, в чем его обвиняют, он ответил твердо и с достоинством.
— Я - террорист.
Такого признания нам прежде слышать не приходилось.
Это произвело на нас глубокое впечатление. Дубинскому и Иванову уступили места получше, какие обычно не доставались новоприбывшим. Мы с нетерпением стали ожидать их историю. Иванов, однако, после своего столь громкого заявления, погрузился в полное молчание, продолжавшееся несколько дней. За него разговорился Дубинский. Дубинский оказался очень общительным человеком с замечательным чувством юмора, чего так недоставало в нашей угрюмой и мрачной камере.
Выяснилось, что у меня и у Дубинского есть, о чем поговорить, да и вообще у нас с ним было много общего. Мы быстро подружились.
Свободное копирование
