Конец пути - 8

***

Бывший лагерь для военнопленных в Мюнсингене теперь был заселен беженцами. Здесь нашли приют многие артисты, певцы и музыканты из Винеты. Среди них был талантливый артист Московского театра имени Ермоловой Саедов. Он знал Блюменталь-Тамарина еще по Москве, был в хороших отношениях с женой и дочерью. Знаком был и с Игорем. У боксера не было неприязни к Саедову, может быть потому, что Саедов всем говорил (по тактическим соображениям) о своем намерении вернуться на родину.

На следующий день после встречи с Маше в квартире Блюменталь-Тамарина Игорь отправился к Саедову. Зная что от него, как завсегдатая репатриационного лагеря, многие будут шарахаться, он вызвал Саедова в нейтральное место — на улицу. Саедов не заставил себя ждать. Оба, встретясь, не знали о чем говорить.

— Что за экстренность, Игорь? — спросил вызванный.

— Особой экстренности нет, просто хотелось поговорить, — замялся Игорь.

— О чем-нибудь секретном?

— О, нет... Вы очень скучаете по Москве, Сергей Иванович?

Игорь сделал ударение на слове «Очень».

— Я не могу не скучать по Москве, Игорь: там у меня жена, родственники, любимая работа.

— Я тоже скучаю: в Москве остались жена и сынишка.

— Что вас заставило убежать в Европу?

— Боялся, что расстреляют: ведь я избил до полусмерти партийца комиссара.

— А что заставило вас пойти добровольцем в немецкую армию?

— Я был уверен, что Германия победит весь мир. Мне хотелось ускорить эту победу Своим участием. По окончании войны я рассчитывал на внимание к себе со стороны победителей. Я не сомневался, что вернусь в Россию с каким-либо орденом германского правительства. Отмеченный наградой я зажил бы припеваючи в стране, освобожденной от большевиков. Может быть я бы даже стал министром спорта. Но, увы, все сложилось по иному: я поставил не на ту карту. Не скрою: меня подвел Блюменталь-Тамарин. Если бы он не убежал в Германию, я держал бы себя осторожнее в СССР. Я бы может быть не наскочил на комиссара, не своротил ему челюсти. А когда я знал, что мой дядя в Германии, я мог драться без опаски: в случае чего всегда можно удрать.

— Вы сердитесь на Всеволода Александровича?

— Я считаю, что его выступления по радио были чересчур злобными.

— Что же вы думаете предпринять теперь?

— Не знаю... Хотел насчет этого посоветоваться с вами. Скажите: можем мы вернуться в СССР?

— Конечно, можем, но что нас ждет там после всего что мы натворили здесь? После нашего колаборанства с наци? Нет, Игорь, об этом нечего и думать: нас ждет на родине виселица.

— Вы так думаете? А мне говорили про вас...

— Знаю, что, — перебил Саедов, — не всякому слуху верьте.

— Я не согласен с вами, Сергей Иванович и вот почему. Советский Союз потерял в войне больше 20 миллионов убитыми и вдвое больше ранеными. Там теперь страшная нужда в кадрах. Зачем вешать людей, когда они могут принести пользу?

— В лучшем случае, всех таких, как мы, закабалят в концентрационные лагеря.

— Ну, что же, пробудем в лагерях год, ну, два, в крайнем случае, три, но все же когда-нибудь увидим близких. Рано или поздно нам простят всю нашу заграничную подлость.

— Я что-то не помню случаев, чтобы в СССР миловали изменников, предателей, дезертиров.

— А может быть мы могли бы купить себе свободу каким-либо самоотверженным поступком?

— Например?

Игорь замялся, смутился, покраснел.

— До свидания, Сергей Иванович, может быть никогда больше не увидимся.

— Почему? Твердо решили вернуться в СССР?

— Мало ли что может случиться, — уклончиво ответил боксер.

Когда Саедов протянул ему руку, он отвернул лицо в сторону: он не мог прямо глядеть в глаза своему собеседнику, совесть его была не чиста. Он был отягощен каким-то планом, он был захвачен одним желанием: вернуться любой ценою на родину.

Утром на следующий день Инна Александровна и Тамара пошли к бауэрам. Всеволод Алексанрович остался дома. В это время пришел Игорь. Хозяйка-немка слышала, как они шумно спорили. Дядя стучал кулаком по столу. Потом оба ушли в лес, в сторону обрыва, где Блюменталь-Тамарин мечтал поставить крест и где были спрятаны все его бумаги.

Мать с дочерью вернулись часа через полтора и приготовили завтрак.

— Иди, зовы их, — сказала Инна Александровна.

Тамара поспешила в лес.

— Ау, папа! Ау, Игорь! — громко звала она.

В это время, по другую сторону лагеря, на зеленой лужайке, лежал музыкант Валентин Спрогис. Послышался топот бегущего. Спрогис оглянулся. Бежал взволнованный, бледный Игорь Лащилин.

— Ты куда? — спросил удивленный музыкант.

Игорь опешил от неожиданности, махнул рукой и еще быстрее побежал в сторону советского лагеря. А Тамара всё бродила по лесу. На её зовы никто не откликался. Побежала к обрыву: может быть они оба там и собирают камни для подножия большого креста? В трех шагах от обрыва она увидела поверженного, окровавленного отца. С воплем ринулась обратно. Подбежав к дому, крикнула:

— Папа убит!

И полетела стрелой к месту убийства.

У Маше была репетиция джаза. Дверь распахнулась. Вбежал запыхавшийся артист Борис Щербаков:

— Ребята, убит Всеволод Александрович!

Побросав инструменты, все побежали к домику Блюменталь-Тамарина. На крылечке стонала Инна Александровна.

— Где? — задыхаясь, спросили прибежавшие.

— Идите туда... за ней... она знает, где он лежит... Ах, где же Игорек? Как его не хватает сейчас... он бы помог... он знает, что делать в таких случаях...

Вот что увидели прибежавшие в лес артисты джаза вместе с Маше. Блюменталь-Тамарин лежал вниз лицом, как будто спал. Когда наклонились, увидели струю крови из головы. Повернули тело лицом кверху. Потрогали пульс.

— Жив! — крикнул Маше.

Сбегали за одеялом. Понесли осторожно домой. Кровь не переставала сочиться, Маше перевязал голову. Вызвали доктора. Он сказал, что череп проломлен каким-то тупым орудием. Огнестрельных ран не было обнаружено.

Через несколько минут музыканты вернулись на место происшествия.

Для всех было ясно: убийству предшествовала борьба. Трава была сильно примята. В трех шагах от того места, где лежал Всеволод Александрович, нашли искусственную челюсть и отдельные зубы. Шагах в пятнадцати валялся пистолет. К обойме прилипли волосы. Один из патронов пистолета был пустым. Нашли простреленную веточку. Круча обрыва была в двух метрах от того места, где только что лежал убитый. Как видно, убийца тащил его, чтобы спихнуть в яму, но, услышав голос приближавшейся Тамары, не успел выполнить своего намерения.

— Чей пистолет? — спрашивали собравшиеся.

Тамара уверяла всех, что у Всеволода Александровича не было пистолета. Прибежал Спрогис.

— Что с Игорем? Сейчас я видел его бегущим по направлению к советскому лагерю.

— Он убил Блюменталь-Тамарина! — уверенно отчеканил Маше.

Когда друзья убитого исследовали место убийства, явилась комиссия из советского лагеря в составе трех человек. Возглавлял комиссию начальник лагеря Спиров, одетый в форму НКВД.

До лагеря было четыре километра. Невольно напрашивался вопрос:

— Кто сказал об убийстве Блюменталь-Тамарина? Почему комиссия прибыла так спешно к обрыву? Ответ мог быть только один: в советском лагере узнали об этом от убийцы, а убийцей был Игорь Лащилин. Спиров взял пистолет. Возможно, что этим пистолетом как раз он и снабдил убийцу. Комиссия составила протокол, «подозревая» в убийстве эсесовцев.

* * *