Университетский устав 1884 г., устанавливая некоторые полезные нововведения, — как, например, институт приват-доцентуры, — совершенно ниспровергал университетскую автономию, сводил к нулю самостоятельность совета профессоров, уничтожал выборное начало в строе управления университетом, отменял выборы ректора и деканов и превращал ректора и деканов в чиновников, назначаемых — ректор министром народного просвещения, а деканы попечителем учебного округа. Вместе с тем попечителю учебного округа присваивалась начальственная власть над всем внутренним обиходом университетской жизни.
Реакционная пресса восторженно встретила эту университетскую реформу. Конечно, вовсе не в университете было тут дело. Реакционеры ликовали, усматривая в новом университетском уставе яркий симптом общего направления правительственного курса, при котором всякие либеральные веяния должны будут уступить место самодержавию бюрократии по принципу: sic volo, sic jnbeo[Так я хочу, так я приказываю (лат)] . Тогда-то Катков пустил в "Московских ведомостях" крылатое слово: "Правительство идет, правительство возвращается... не верите?" Этот возглас, претендовавший на то, чтобы стать лозунгом момента, был более эффектен, нежели продуман. Заявление о возвращении правительства как бы предполагало, что перед этим правительство было куда-то удалено или обессилено в такой мере, что ничем не могло заявить о своем существовании. И оппонентам Каткова нетрудно было доказать, что: 1) развитие общественной самодеятельности само по себе вовсе не означает отрицания или низведения к нулю правительственной власти, а 2) во все предшествовавшие десятилетия, в том числе и в период либеральных реформ, поле правительственного воздействия на общественно-государственную жизнь всегда оставалось у нас весьма широким. Тем не менее в этой неточной риторической фигуре Каткова заключалось определенное содержание, только неправильно выраженное. Происходило не возвращение никуда и неудалявшегося правительства, а отрешение правительства от всяких отголосков тех либеральных элементов правительственной программы, которые были порождены политическими веяниями 60-х годов.
Итак, самодержавие бюрократии было торжественно провозглашено как руководящий лозунг и был уже сделан ряд очень показательных шагов в смысле реального осуществления этого лозунга. Затем вставал вопрос: как же совместить с этим самодержавием бюрократии второй член программы контрреформ — поднятие землевладельческого дворянства на высоту привилегированного, командующего сословия? Ведь совсем не трудно было заметить, что принцип самодержавия бюрократии и принцип дворянской привилегированности в своем чистом, неурезанном виде суть принципы взаимопротиворечивые. Им очень трудно или почти невозможно ужиться вместе. Между тем отличительная черта политики контрреформ 80 — 90-х гг. в том именно и состояла, что в основу ее стремились положить союз самодержавной бюрократии с реакционной частью дворянства [Я говорю реакционной части дворянства, ибо все дворянское сословие в совокупности никогда не было в России охвачено единым политическим стремлением. Значительная часть дворянства вовсе не сочувствовала политике контрреформ и принимала деятельное участие в борьбе за конституцию и за демократические социальные реформы]. В какой мере и какою ценою оказалось возможным осуществить такой союз? Ответ на этот вопрос читатель, может быть, извлечет из дальнейшего изложения.
Свободное копирование
