Варшава, 11 ноября
Делал получасовую программу, посвященную двадцатилетию Польской Республики. По ряду причин передача оказалась безнадежно испорчена. Сидя во Дворце, я начал со слов: «Леди и джентльмены, государственный гимн Польши...» — его должен был играть оркестр из студии, расположенной в другой части города. Вместо оркестра начал говорить президент Мосьцицкий. Он обещал выступить по-английски, но через наушники я услышал только польский. Тогда я бросился по дворцовому коридору к его кабинету, чтобы выяснить, в чем дело. У дверей меня остановил высокий адъютант. Я сказал: «Президент обещал говорить по-английски». Он странно посмотрел на меня и слегка приоткрыл дверь. «Он и говорит по-английски, сэр», — сообщил он. Стрелой назад в свою комнату, чтобы представить посла Тони Биддла, который должен произнести несколько тщательно подготовленных фраз. Он начал что-то нести, и я, решив, что он внезапно стал жертвой «испуга перед микрофоном», отключил его. Тогда он взял текст своего выступления. Это была куча иероглифов. «На польском! — прошептал он. — Произнесите...» Он сделал небольшое сообщение на польском языке. Когда он закончил, мы так смеялись, что поляки во Дворце слегка забеспокоились.
После всего этого встретил Дьюранти, и была одна из его «русских ночей». Остановили извозчика. Упорно разговаривая с кучером по-русски, он настоял, чтобы нас отвезли в русский кабак. Ветер любимых Дьюранти русских степей хлестал снегом по нашим лицам, и казалось, прошла вечность, прежде чем кучер остановил наконец свою умирающую клячу перед ветхим старинным зданием.
«Русский кабак?» — прокричал Вальтер. За снежным пологом мы не могли разглядеть кучера. Нет, это не русский кабак. Это польское заведение, публичный дом. Потом на фоне метели длительная дискуссия по-русски между московским корреспондентом нью-йоркской «Times» и польским извозчиком с дряхлой лошадью и коляской. Нас засыпало снегом. Было уже далеко за полночь, когда мы нашли русский кабак. Там оказалось много пухлых девушек, которые говорили по-русски и были, по словам Вальтера, чистокровными русскими. И много водки, и игра на балалайке, и песни, и девушки грели спины у громадной изразцовой печи и выглядели все более усталыми, сонными и, как мне казалось, грустными.
Поляки — очаровательные и очень романтичные люди, и с ними я много и хорошо ел, пил и слушал музыку. Но они чудовищно нереалистичны. Например, в своей доверчивости Гитлеру. Польское радио обещает поторопиться с новым коротковолновым передатчиком. Я рассказал им про наш опыт в Чехословакии.
Свободное копирование
