Ночью меня разбудила беспорядочная пальба. Стреляли со всех сторон поодиночке, пачками. Где-то далеко ухнул орудийный выстрел и тысячекратным эхом раскатился в горах. Стрельба не прекращалась до рассвета. Когда я вышел утром, чтобы идти в город, около наших ворот, раскинувшись, лежал мертвый кубанский казак и смотрел неживыми глазами на небо. Мимо торопливо шли чумазые рабочие в депо, офицеры с винтовками за плечами; жандармы со станции. На мертвого не обращали решительно никакого внимания: словно дохлая собака валяется. Я спросил у Бурачка о причинах пальбы ночью.
— А это у нас каждую ночь зеленых пугают... Намедни бак с бензином продырявили, насилу справили... А что казак этот, — он тронул труп сапогом, — так это стражник. Беспокойный был человек.
Собиравшийся на свою фабрику сын добавил:
— Это что: вот третьего дня одного в отхожем месте на шли, так это работа. Все — руки, ноги цело, а головы нигде отыскать не могут. Что же вы думаете? Голову в бочку упрятали. На другой день весь обоз собрали и нашли; в самую гущу упрятали...
Павлик, тоже вышедший послушать умных разговоров, так и покатился.
Вечером я пошел на вокзал за хлебом в буфет. У прилавка стояли два казака в черкесках, в низких кубанских папахах. Вокзал был от нашей новой квартиры не более, как в сотне шагов. Памятуя ночную пальбу, я захватил с собою толстую трость со стальным наконечником. Казаки посмотрели на меня с живым любопытством.
— Пулеметная палочка, — сказал один.
Другой согласился,
— Действительно. Только, что же с этого? Ну, ударит, раз-два. А потом?
Домой возвращаться было жутко. Мертвеца все еще не убрали от ворот, только оттащили к сторонке, чтобы не мешал ходить. Когда я рассказал о встрече с казаками у буфета на вокзале, Бурачек-отец сказал успокоительно:
— Вас они ничего. Вот если бы офицер... Зеленые это...
При этом Бурачек сообщил мне интересную историю.
— Кругом теперь зеленые. За дровами едут — и то пулеметы и батарею берут. В горы ходить все боятся. А за перевалом, где гастрономов дом, сады старые, черкесские. Аулы разорили еще при дедах наших, а сады остались. Орехов там, кизиля, груш вот этаких, яблок ужас сколько. Брать их некому. Мне гастроном сказывал — он не боится и к нему зеленые чай пить ходят. Так он видел: ежи, понимаете, собирают фрукты, на зиму, должно быть. Складывают их этакими стопочками и сухим листом прикрывают. А на базаре одна такая груша пятьдесят рублей стоит!
Он с грустью добавил:
— Умственные эти ежи... Оно, положим, что и мы бы фрукту собрали — не хуже их. Только никак невозможно. И гастронома только неравно из тюрьмы выпустили, а ты пойди, и сейчас пикет увидит и — бах! Ему что! Скажет, с зелеными нюхается... А зеленые — тут около станции в вагонах живут... И со стражей вместе вино пьют... Только фрукту собирать, этого невозможно.
Ночью пальба возобновилась. Бурачки спали у себя в сарае как ни в чем не бывало. А я целую ночь думал: кто такие эти люди, Бурачки? Одиночное явление или?.. Или и все население "в районе вооруженных сил юга России" вот этакое?
Свободное копирование
