***
Гавань Нью-Йорка запоминается каждому, впервые переплывшему океан. Небоскребы Манхэттена. «Свобода» с факелом в руке. Налево — Эйлис-Айленд, остров слез. Остров, на котором выдерживают подозрительных, не внушающих доверия солидной Америке пассажиров. Население прибывшего корабля делится пополам. Одни вглядываются в близящиеся громады зданий самого большого города Америки, другие с опаской взирают на остров заточения.
Я глядел на небоскребы с нескрываемым интересом. Но вот позади суета встречи и устройства в гостинице.
Евгений Сомов — племянник художника Константина Андреевича Сомова — ведет «новобранцев» на выставку. Она открылась без нас.
Улица. Высокие здания. Богатые магазины. Изобилие машин.
Двенадцатый этаж делового нью-йоркского дома. Здесь обычно устраивались индустриальные выставки. В залах пустынно. Залы разгорожены фанерными щитами. Вокруг лес бетонных столбов-опор.
Я подошел к Ивану Дмитриевичу Сытину, одиноко стоявшему у окна.
— Что мы с тобой здесь — маленькие букашки! — поздоровавшись, философски произнес Сытин.
Он говорил это, а сам печально и неотрывно глядел на Нью-Йорк. Под нами, в широком каменном ущелье бился бурный поток автомашин, словно муравьи, через перекрестки и по тротуарам торопливо двигались люди.
В общем, первые впечатления — пугающие. Машинизированная, индустриальная Америка способна любого оглушить. Да и на выставке — не то, что в России — шмыгают все какие-то деловитые люди, а любителей искусства пока не видать.
Когда я объявил о предстоящей поездке московским друзьям, Айседора Дункан умоляла меня отказаться от предложения ехать в Штаты. Она говорила: «Ведь там не понимают настоящего искусства».
Первые впечатления вполне оправдывали ее прогноз. Достаточно характерен эпизод, о котором вспоминает в книге «Моя жизнь» И. Э. Грабарь:
«Владея английским языком, я главным образом разговаривал с публикой и всякими коллекционерами. Среди последних были экземпляры исключительные. Так, одна «богатая покупательница», как ее рекомендовали друзья-американцы, выказала особенный интерес к деревянной скульптуре Коненкова. Я часа два возился с этой толстой теткой, имевшей фигуру такого же деревянного обрубка, как и те, из которых Коненков резал свои скульптуры. Мы все решили, что Коненков продаст по крайней мере три свои скульптуры. Он сам стоял возле, не понимая ни слова, но преисполненный самых радужных надежд. Внезапно она открыла рот и, дотронувшись до одной из скульптур, спросила глухим сонным голосом:
— А скажите, это все машинная работа?
Повернулась и ушла. Вот Америка».
Свободное копирование
