События обостряли смысл моей работы над «Самсоном, разрывающим узы». На моих глазах конные и пешие блюстители самодержавия издевались над народом так же, как филистимляне над Самсоном. В ту ночь я думал об узниках Петропавловской крепости, где в заточении в темных одиночках страдали отважные борцы за свободу. Сердце мое полнилось гневом.
В академической мастерской я продолжал работать с огромным вдохновением и азартом. Я стремился наполнить скульптуру-символ духом современной борьбы.
В это время из Парижа от Родена вернулся Леонид Шервуд, мой старший товарищ. Он пришел в мою мастерскую. Мы долго говорили об искусстве. Говорили о сущности формы, ее выражении и о многом другом, что бывает трудно выразить словами, а понимается и чувствуется образно. Он одобрил мой замысел. Для меня это было большой поддержкой.
Когда в 1892 году я впервые пришел в скульптурную мастерскую при Училище живописи, ваяния и зодчества, я был поражен обилием статуй, которые были повсюду расставлены. Это были: Аполлон, Венера Милосская, Лаокоон, Бельведерский торс и другие. Глаза мои разбегались, и я с трепетом осматривал эти изумительные античные фигуры. Там были также работы современных скульпторов, окончивших это училище, главным образом барельефы — образцы хороших и премированных работ. Среди них я и увидел впервые работы Леонида Владимировича Шервуда. Там стоял вылепленный из красного воска « Дядя Влас» — старик с посохом в руках, странствующий по селам и деревням, собирая средства для благого дела. Я и мой товарищ Малашкин долго любовались этой фигурой и рассуждали о том, как художник может проявить свою мысль в форме. Хорошо, нам казалось, быть скульптором и научиться так же творить, как этот скульптор Шервуд, которого мы и не знали, и не видели.
— Вот видишь,— говорит мне Малашкин,— Шервуд уже окончил Училище ваяния, а мы-то только начнем, и до конца нам далеко!
— Ничего,— отвечаю ему,— мы тоже научимся выражать наши мысли и чувства в скульптуре.
Спустя много лет я встретился с Шервудом в Академии в Петербурге. Он тогда как раз представил свою работу на конкурс на звание художника и получил заграничную поездку.
Работа его — «Невольница» — была исполнена мастерски. Эта группа изображала жестокого деспота и рядом — фигуру несчастной женщины. Скульптура производила очень сильное впечатление: сердце ныло от жалости к горькой участи женщины, и рождались протест и негодование против ее поработителя. Талант Шервуда приобрел законченность, и протест благородного рыцаря звучал в его прекрасной работе.
Леонид Владимирович много говорил мне тогда об искусстве. Высказывал свои мысли и суждения. Чувствовалось его глубокое отношение к искусству и служение ему как долг возвышенный и свободный. Потом он пригласил в свою мастерскую и показал мне бюст Пушкина, только что им законченный.
— Вдохновенный образ поэта — пламя горящего факела — вот что хотелось выразить мне в этой работе, — сказал Шервуд.— А вы, Коненков, на верном пути. Дерзайте!
Свободное копирование
