3 января 1943 года студенты последнего курса Воронежского лесохозяйственного института, в здании Лубянского лесного техникума, получали дипломы инженеров лесного хозяйства. Шел 561 день войны.
От Советского информбюро Юрий Левитан сообщил стране:
«В течение 3 января наши войска в районе Среднего Дона, юго-западнее и южнее Сталинграда, на Центральном фронте и на Северном Кавказе вели наступательные бои на прежних направлениях. Наши наступающие войска внезапным ударом овладели городом и железнодорожной станцией Моздок, а также городом Малгобек».
В январе пришел приказ о призыве на военную службу призывников 1925-1926 года. Призывались юноши, окончившие среднюю школу начиная с возраста 17 лет и 8 месяцев (http://wwwoldgazette.ru/lib/propagit/18/03.html).
Инна вспоминала:
- Забирали в Армию всех наших мальчишек, окончивших школу. В этот день с утра по всей деревне стоял вой и плач. С деревенскими ребятами забрали сына профессора Федосеева и других наших воронежских ребят. Направляли сначала на обучение, а потом на фронт. Их строем повели к переправе. Грузили на баржу. Народу собралось…!
Никто из наших впоследствии не вернулся с войны. Мальчики погибли все.
В последнем классе у нас преподавали военное дело. Учитель – фронтовик был без обеих рук. Он очень старался. Бегал вместе с нами, заставлял нас ползать, кидать гранаты. Мы жалели его и серьезно относились к нему и к предмету. Он же нам рассказывал о положении на фронтах. К этому времени прорвали блокаду Ленинграда, началось наступление наших войск на Кавказе, но конечно, больше всего воронежцев волновало, что происходит у них на родине»!
Еще с августа 1942 года наши войска заняли Чижовский плацдарм и не отдали его до самого освобождения Воронежа! Фашистам не удалось захватить город полностью – Левый берег реки остался в руках советских войск. Не смогли немцы одолеть и северо-восточную часть Воронежа с центром в районе СХИ! А это был район родного лесохозяйственного института! Бои за Воронеж длились двести двенадцать дней. Фашисты завязли под Воронежем и не могли перебросить так необходимые им силы к Волге, где происходила Сталинградская битва.
Наоборот, они даже были вынуждены снимать с волжского направления некоторые части и отправлять их к Воронежу!
Наконец наступил долгожданный момент: генерал армии И.Д. Черняховский отдал распоряжение о наступлении всем фронтам!
В одиннадцать часов утра двадцать пятого января 1943 года правый берег города полностью очищен от оккупантов и на балконе гостиницы «Воронеж» на площади Ленина, дом восемь, бойцы шестидесятой армии водрузили Красное знамя освобождения! Фотография этого момента, взятая мной из интернета, помещена в начале третьей части мемуаров.
- «Сказать, что в Лубянах было общее ликование – это значит не сказать ничего! – Вспоминает Инна.
Общую радость омрачало отсутствие писем и вообще каких-либо сведений о Марианночке».
Моя мама Гарина Марианна Оскаровна в 1942 году в составе фронтовой артистической бригады, куда она пошла добровольцем после окончания Воронежского балетного училища, попала на Сталинградский фронт. От нее пришло единственное письмо, где она сообщала, что их концертная бригада работает в полевых госпиталях и непосредственно в воинских частях. Её номер полевой почты 2193. Больше писем от нее не поступало.
А жизнь института в эвакуации шла своим чередом. Приказом Главлесоохраны разрешили прием в аспирантуру, и возобновилась работа Совета института по присуждению ученой степени кандидата сельскохозяйственных наук. Первыми, принятыми были диссертации В.С. Скрипникова и А.Р.Чистякова.
Намечена работа по созданию необходимой методической и учебной литературы и библиотеки.
А Инна тем временем в Кляушах училась в последнем классе средней школы:
«В приближении летних каникул директор нашей школы, который очень хорошо относился ко мне, подошел, и предложил на летних каникулах пожить у них с его детьми, конечно с разрешения моих родителей. Я любила его уроки литературы, но очень удивилась предложению. Зачем это ему было нужно? А тут ещё и кормежка!
Когда мама в очередной раз пришла ко мне с продуктами, он поговорил с ней о своем желании. Оказывается он хотел, чтобы его дети пообщались с человеком другой культуры, чтобы через дружбу со мной, а не нравоучения, на таком примере они воспринимали другие ценности, отличные от деревенских. Мама, выслушав его как всегда, развела руками и ответила:
-А почему нет? Если она сама желает, пожалуйста!
Так я провела летние каникулы 1943 года в Кляушах. Жизнь в Кляушах была самая деревенская. Воду носили на коромыслах. Всюду и все воровали, особенно съестное. Заготавливали ягоды, грибы. Собирали черемуху. Ягоды сушили, а потом перетирали их жерновами, и получался витаминный порошок, который добавляли в кисель, муку.
В эвакуации, - продолжала Инночка, - грибы были очень важным продуктом и в сезон все свободные от работы жители устремлялись в лес. Леса вокруг были дремучие и часто грибники терялись. Заблудятся и не знают, как выйти. Я трижды выводила компанию ребят из леса, не имея никаких ориентиров. Опиралась только на свою интуицию: смотрела на лес и не понимала, куда надо идти. Может туда, а может туда… но вдруг, сама не понимая как, угадывала верное направление. Причем по приметам не ориентировалась, как-то, наличие мха, величина веток - просто интуитивно, без каких-то наблюдений или выводов, а была в нашей компании младше всех! Все на меня только и надеялись, даже местные. Как я ориентировалась в лесу – для меня самой загадка по сей день.
Грибы чаще всего сушили, потому, что у всех был постоянный дефицит соли.
И, тем не менее, одними грибами сыт не будешь. В Лубянах практически все голодали. Разговоры шли только о еде.
Сведения из архивных документов ВЛХИ: Фонды на получение продовольствия институт получал в Казани, куда командировались сотрудники института. Продукты частично получались на месте, частично в ближайших районах республики. Однако студенты в столовой получают завтрак и обед из одного блюда.
В период бездорожья создавалось критическое положение с продуктами и в пользование столовой вводились жесткие ограничения. (ГАВО, ф.2671, оп. 1, д4, л.24)
Мама с папой прирабатывали в колхозе, но получали так мало, что могли купить только капусту и еще немного картошки, которой нам очень не хватало. Хорошо, когда бывала соль. Мама рисовала портреты. Фотографов в Лубянах, а тем более в Кляушах не было. Женщины писали родным на фронт и хотели вложить в письмо свой портрет, а чаще портреты детей. Здесь бабушкин талант портретиста просто незаменим. Она несколькими штрихами добивалась практически фотографического сходства, и пользовалась успехом у селян. Вырезала она и профили из черной бумаги, которую сама красила в черный цвет. Её ножницы просто порхали и, за считанные минуты сходство человека в профиль становилось поразительным. Благодарили продуктами: яйцами, картошкой, свеклой, словом всем, чем могли.
Мама мастерски делала игрушки для детей из любого подручного материала. Её снеговики, деды морозы, различные зверушки из еловых и сосновых шишек, тряпок, старой ваты, папье-маше всегда вызывали восторг и удивление. Мама очень рукодельная, но шить совершенно не умела. Пришить пуговицу для нее - непосильная задача»!
Я должен сказать в поддержку Инны, что при всех талантах, у бабушки это не единственная ахиллесова пята. Шить она действительно не умела. Иголка в ее руках даже выглядела нелепо. Она сама мне рассказывала, что дед за время эвакуации совершенно обносился, поэтому решила сшить ему полотняные брюки из ткани, которую наменяла на свои игрушки.
Она, всегда очень быстрая и энергичная, с жаром принялась с утра за дело и к вечеру штаны были готовы! Должен заметить, что дед был ужасающе худым. Но бабушкины штаны не налезли на его тощую задницу. Бабушка долго не горевала и понесла штаны продавать на рынок, но они и там никому не подошли, и ей пришлось продать их за копейки перекупщику, который вывесил их на руке и заорал на весь рынок:
-Покупай штаны! Покупай штаны, новая модель: чья ж… влезет! Чья ж… влезет!
Кроме шитья они вместе с дедом не умели открывать консервы. У них вызывало искреннее удивление, когда легко и просто кто-то из родственников или гостей вскрывал банку консервным ножом. У бабушки дома был целый набор консервных ножей различных конструкций и ни одним из них они не могли открыть банку консервов.
Но консервы появились намного позже, а в «Лубянах, - вспоминает бабушка, после еды в студенческой столовой есть хотелось еще больше!
Инна рассказывала мне:
- Варили каждый день капусту и ели, а картошку по праздничным и выходным дням. Папа все время капризничал:
«Я этого есть не буду, мне надоело»! А что делать? – с придыханием говорила Инна и разводила руками, - капризы, капризы… но зато папа вылечил голодом и капустой язву желудка.
Так, что язвенники - милости просим в эвакуацию на лечение!
Однажды в субботу как обычно я шла из Кляуш домой к маме и папе, а летом мы все ходили в лаптях – другой обуви не было. Уже показался техникум, устала как собака, голодная! Всё-таки восемь километров! Лапти натерли ноги, и я с облегчением подумала, что, наконец-то, я дома. Какое счастье! Дошла! Я еще в коридоре общежития начала развязывать лапти. Вижу, у нас свет горит, и папа мне говорит:
- Смотри Инночка кто к нам приехал!
Я шагнула в комнату, а веревочки от лаптей застряли в двери и не пускают меня. За столом сидит огромный черный дядя и хохочет надо мной, просто заливается, а я справиться с лаптями не могу. Застряла и никак не войду в комнату. Папа говорит ему:
- Вот наша младшая, она учится в школе за восемь километров отсюда и приходит к нам пешком.
Наконец я справилась с тесемками и папа мне представил: - Это Соханович, Инночка, министр лесного хозяйства СССР. (Возможно, Инна перепутала фамилию Соханевича – такой значился в лесном хозяйстве страны, но должность его мне неизвестна и найти в инете его не смог. Ред).
Я так поняла, что этот министр долго не знал, что Воронежский лесной институт находится в Лубянах, а когда узнал, явился проверить, как у нас идут дела!
Такая у меня была встреча с министром лесного хозяйства. Ты спрашиваешь, почему министр лесного хозяйства, а не образования? – Инна обратилась ко мне, - не знаю, наверное, он отвечал за нас, ну а потом… везде были министры! И этот тоже. (Инна отнеслась к министру без уважения).
В последнем полугодии наш директор объявил, что в порядке поощрения, круглые отличники будут получать от школы тарелку горохового супа. Он был густой и очень вкусный. Я не могла дождаться конца уроков, очень хотела есть. Часто хвастали, кто чего ел до войны. Я ела пирожное.
В 1938 году я впервые увидела фабричное пирожное. Мы с мамой пошли в институт, и она сказала, что на обратном пути мы купим тебе пирожное. Я не могла дождаться и, наконец, увидела, как оно выглядит, а вкус был такой, что испытала счастье. Потом вспоминала его весь период эвакуации. Своей подруге Ире я тридцать раз рассказывала о нем, но это её не удивляло: там постоянно говорили только о еде.
Несмотря на постоянный голод и лишения, сотрудники института собирали средства на оборонные цели: на танковую колонну – 15502 рубля, на эскадрилью боевых самолетов – 21000 рублей, на подарки бойцам Красной Армии – 920 рублей (ГАВО, ф.2671, оп 1, д.4, л. 22).
Проводили подготовку специалистов массовых профессий для сельского хозяйства: на курсах трактористов – 14 человек; курсы пчеловодов – 31 человек.
Подготовлена к печати работа профессора Н.А. Коновалова и доцента П.Б.Раскатова «Пищевые и лекарственные растения лесов» имевшая актуальное значение в военное время. (Источн. тот же л. 21)
Подошло время окончания школы и прощания с Кляушами. Наша любимая учительница по астрономии в память о себе, когда мы кончили учебу, раздала каждому кусочек своей блузки. Она разрезала её на много, много кусочков. Такая трогательная история.
Я тепло простилась с директором школы и своей квартирной хозяйкой. Накануне за мной пришла мама, и мы в последний раз с ней прошли знакомый и не близкий путь в Лубяны, где я стала жить с родителями и поступила на первый курс родного института».
Институт жил надеждами на возвращение в Воронеж. Наступило 1 сентября.
От Советского информбюро:
«Войска Южного фронта к утру 1 сентября закончили ликвидацию окруженных частей Таганрогской группы немцев»
«В боях нашими войсками УНИЧТОЖЕНО: самолетов противника – 212, танков – 537, орудий всех калибров – 494, пулеметов – 1500, автомашин – 3600, складов с горючим – 10, складов с боеприпасами – 29.
Противник потерял только убитыми свыше 35000 солдат и офицеров».
Продолжалось наступление в Донбассе, на Смоленском направлении, южнее Брянска, ведутся бои за освобождение Украины.
В это время в Лубянах, руководством института намечается план мероприятий по возвращению в Воронеж из эвакуации.
2 февраля 1943 года отправляют в командировку доцентов И.М. Науменко и М.В. Давидова с целью выяснения состояния в Воронеже оставленной материальной базы института.
Мне неизвестно как они добирались - к сожалению в живых их уже нет, но осталась их докладная записка в адрес начальника Главлесоохраны СССР Г.П.Мотовилову (ГАВО, оп1, д.9, л.7-9), где говорится, что в учебном корпусе ВЛХИ, по улице Докучаева (северо-восточное крыло здания института. Ред.) сохранились стены и почти полностью крыша. Двери и окна есть только в подвале, частично на первом этаже и полностью отсутствуют двери и окна, начиная со второго этажа, и выше. Пол сохранился в 30% помещений. В учебном, недостроенном перед войной корпусе по улице Тимирязева (Фасадная часть современной академии. Ред.) на первом этаже полностью сохранилось десять комнат. Их площадь около 250 квадратных метров.
В докладной записке указывалось, что партийная и советская организации города Воронежа поддерживают инициативу института по возвращению его из эвакуации.
Главное управление лесоохраны, ознакомившись с этой докладной, и учитывая фронтовую обстановку, признало возвращение целесообразным, и 16 апреля 1943 года СНК СССР разрешил возвратить институт к началу 1943-1944 учебного года.
Учитывая огромный объем восстановительных работ, решили возвращение проводить в два этапа.
Первый, главный из них предусматривал разделение института и техникума, объединенных в ноябре 1942 года и проведение восстановительных работ для организации учебного процесса в Воронеже. Планировалось временная работа института и в Воронеже, куда должны переехать часть преподавательского состава и студенты первых двух курсов и в Лубянах.
О финансировании этих мероприятий в документах мне найти ничего не удалось, однако есть упоминания о «дотациях», без озвучивания их сумм, которые выделялись Главлесоохраной.
Для организации подготовительных работ в Воронеж выехала группа преподавателей и директор института Н.И. Фортунатов.
Наша семья осталась в Лубянах. Инна, наконец, жила с мамой и папой и, несмотря на скудное питание, и другие трудности быта, была довольна своей жизнью и новым статусом студентки института. Она очень интересно рассказывала о жизни села и праздниках, которые она наблюдала:
-Лубяны, как и все татарские села располагались на берегах рек и с началом ледохода селяне отмечали праздник «боз азату», что означало проводы льда. Выходили все: и старики и дети. Наряженные. На плывущих льдинах раскладывали и зажигали солому. В сумерках это было очень красиво. Пели песни.
Самый красивый праздник «Сабантуй».
Я думал, что, судя по звучанию, и практике применения в русском народе это означает не только пир горой, но всякий «шурум-бурум», а на деле это очень мирный и радостный праздник окончания сева. «Сабан» по татарски – это плуг, а «туй» – праздник или свадьба – так тоже переводят это слово. Развлечений и соперничества масса! И угощения тоже. Бешбармака и шашлыков не было, но домашняя лапша и пироги с ягодой были и в голодное время.
Праздник отмечают в конце июня. Инна рассказывала, что один из очень красивых обрядов праздника - это гадание девушек на воде с венками. Главное угадать, куда поплывет по реке венок, тогда сбывается мечта о суженном.
«Река Вятка бурная и бывала очень страшной, - рассказывает Инна, - в нашу бытность случалось, что лодки опрокидывались и переворачивались.
Рыба в реке водилась, и во время войны ее было много, но папа ловить не умел, да и не хотел. Он был человеком большой культуры, но имел взрывной и очень своеобразный характер. Никогда не предавал никакого значения одежде. Над своими книгами работал ночами, а в быту мог поразить странностями, которые могли дорого обойтись».
Бабушка рассказывала мне, что в селе Лубяны была баня, и дед отправился в нее купаться. Очевидно, печка там была с угаром, и дед потихоньку стал угорать. Он там был очень долго и не выходил. Бабушка волновалась и бегала вокруг. Кричала деду, чтобы он открыл баню, но все было тщетно. Тогда она выбила ногой дверь и вытащила деда. Он уже был в плохом состоянии. На вопрос, почему сам не выскочил, ответил, что боялся сквозняков.
Я жил с дедом и бабушкой в уже более поздний период до самой его смерти в 1968 году. Меня всегда поражала его способность копаться с самыми противными для меня делами, например, он мог распутать моток спутанной рыболовной лески или выпрямлять вытащенные из старых досок согнутые гвозди!
Дома дед ходил в ватнике и тюбетейке, которая как ермолка все время украшала его лысину, а впереди выбивался седой хохол как у Суворова. У деда был радикулит, и брюки он подпоясывал длинным поясом, сшитым из ватина и неопределенного цвета ткани. Летом он ходил в мятом костюме из серой парусины, но, несмотря на все это, всегда выглядел очень прилично. Портрет деда был бы не полным, если не сказать о его взрывном характере и достаточной степени злости, которая могла прорваться в чем угодно, что не мешало ему любить всех нас.
Он был высокий, очень худой и сутулый, ходил с березовой палкой, вырезанной из корня березы, высоко и размашисто ее подбрасывая, а потом делал характерное движение вперед, как бы «протыкая» ею воздух на излете как шпагой!
Этой палкой, случалось, поколачивал меня, но надо сказать редко и за дело, но, по правде сказать, что и «дел» было не мало! Вообщем, в детстве я его побаивался. После его смерти с этой палкой ходила бабушка, а потом наступил и мой черед. Сжимая ручку кривого березового корня, я чувствовал тепло дорогих мне рук и, несмотря на то, что у меня было несколько красивых фабричных тростей, ходил только с палкой деда. Я оставил её в магазине. Вернулся, а палки уже не было…я бы отдал все свои трости за эту кривую березовую палку…
В быту, на мой взгляд, у деда было много «странностей», которые сейчас мне кажутся абсолютно понятными и безобидными. С удивлением я наблюдал, как он на котлеты лил сладкий кисель и ел с видимым удовольствием. Он боялся не только сквозняков, но всякой заразы. В сливочном масле делал «норы» когда брал его, намазывая на хлеб – считал, что с краю оно могло быть несвежим! Больше всего мне нравилось то, что вино или водку, дед пил только с запечатанной бутылки. Любил выпить поздними вечерами. Сидел за столом, подперев голову обеими руками, и о чем-то думал. Мог так сидеть далеко за полночь, изредка наливая себе вина – он любил тридцать третий портвейн или три семерки. Бывал на столе и вермут. Отпивая из бутылки, он затыкал пробку и закрытую бутылку ставил под длинный книжный стеллаж в своем кабинете и больше из этой бутылки никогда не пил, сколько бы в ней не оставалось. Это доставляло мне и моим приятелям много радости, когда мы подросли и особенно когда учились в институте.
Дед жил жизнью настоящего ученого. Работал по ночам, сидя за своим письменным столом. Он всегда говорил, что ученого должны знать в мире не по диссертациям и званиям, а по его вкладу в науку и книгам. Дед язвил, что защита диссертаций при отсутствии нападения не красит ученого. Настоящий ученый должен создавать школу и иметь учеников. Сам он, будучи профессором и членом двух академий, никаких диссертаций не защищал, и все свои звания получил за труды. Меня это тешило впоследствии, когда я тоже получил ученое звание за учебник без защиты. До сих пор думаю, что это самый верный подход в науке для педагога.
Cтуденты его любили. Я много раз слышал от его бывших учеников, что он был замечательным педагогом. Экзамены принимал всегда в одной и той же позе. Слегка сползал со стула и вытягивал ноги, скрещивая их. Ноги торчали из-под стола. Стопа правой ноги, которая лежала сверху, при правильном ответе медленно вращалась по часовой стрелке. Если студент начинал завираться, нога останавливалась. Лицо всегда было беспристрастным. Иногда левой рукой подпирал лоб. Если же студент начинал нести чушь, то нога начинала быстро вращаться против часовой стрелки. Из приоткрытой двери за ногой наблюдали «впередсмотрящие» студенты и делали знаки, отвечающему правильно он отвечает или нет.
В институте на входе смонтированы, выполненные чеканкой портреты корифеев ВУЗа и дедушка – один из них. Вообще он занимает видное место и в портретной галерее второго этажа и музее института. На одной из аудиторий 3-го этажа недалеко от кабинета кафедры лесоводства висит табличка, что эта аудитория имени профессора Каппера О.Г., а над преподавательским столом висит его портрет. Это очень приятно. Я только однажды читал лекцию в этой аудитории (она принадлежит лесохозяйственному факультету, а мой факультет деревообработки преподает в других аудиториях) и мне было очень приятно, что я стоял у той же доски, где читал лекции мой дедушка. Меня просто распирало от гордости за него, и я как та лягушка, которая проквакала, «что это я придумала»!!!
Так и я, показывая на портрет деда, рассказал студентам, что это мой дедушка и, что они гуляют по парку, который он посадил, что лесники учатся по его учебникам. Неожиданно для меня мои студенты мне захлопали в ладоши как артисту на сцене. Это было очень трогательно. Не верю я в бога, но лучше бы он был, и душа деда порадовалась бы этим запоздалым аплодисментам.
Но все это было потом, а в Лубянах начался 1943-1944 учебный год. Всего в институте в сентябре с учетом январского выпуска осталось восемьдесят пять студентов. Часть из них выехала вместе с первой группой преподавателей в Воронеж.
Инна об этом периоде рассказывает:
- Учиться в институте было очень интересно. Все студенты аккуратно посещали все занятия. Писали на старых газетах и других печатных изданиях между строчек. Бумаги не было. Учебников тоже, но преподаватели были замечательные! К началу учебного года мама испекла пирог с калиной. Мука была серой, а пирог получился кислым. Мы морщились, но ели.
А по воскресеньям все устремлялись на рынок. На рынке я впервые в жизни увидела, как торгуют замороженным молоком. Это были круглые ледяные белые лепешки. Я не могла понять, как они летом могли морозить его. А они, оказывается, заготавливали лед в погребах. Пересыпали его опилками, а там уже морозили молоко. Возили его в мешках. На рынке иногда даже появлялось мясо, но покупали его только те, кто мог себе это позволить.
- А кто мог? – спрашивал я.
Инна ответила, что у них на втором этаже общежития проживал такой (кто именно не уточняла и на вопрос не ответила). Он вбил за окном внизу крюк и вывешивал в холодное время года продукты за окно.
- Они были богатые, с чего не знаю, - говорила Инна, - когда они вывешивали в авоське завернутое в газету мясо по воскресеньям, местные дворовые собаки все сбегались под наше окно – эти люди жили над нами и собаки садились там, задрав морды кверху, обнюхивали запах, доносившийся из авоськи. Они тоже голодали как все мы. Лопали что-то… чёрти чего… что найдут! Потом собаки начинали подпрыгивать, стараясь достать мясо, которое издавало такие желаемые и вкусные ароматы.
Особенно забавно было наблюдать их прыжки из окна комнаты мамы и папы. Некоторые собаки прыгали высоко, едва не дотягиваясь до мяса: Смотрю в окно, вижу посередине окна голое, тощее собачье пузо, ноги и между ними рыжий хвост, потом серый хвост, черный!
На рынок ходили все. И кто мог что-то купить и кто не мог…сами торговали, чем могли, всем.
Зинаида Павловна с кафедры иностранных языков здорово рисовала игральные карты. Где-то достала белую бумагу – это был большой дефицит! Наверное, привезла с собой в эвакуацию! Карты переклеивала из старых газет, а лицевая сторона была из белой бумаги. Они успешно продавались, пользовались большим спросом, ну и конечно разбавленный спирт из своих запасов. Продавала стаканами. Кто - то пил сразу, а кто и переливал в свою посуду. Это давало ей возможность покупать хорошие продукты.
Однажды, после продажи водки мы с Ирой – её дочкой, взяли у нее стакан, чтобы пойти на станцию и там продавать им семечки. Станция была далеко, но мы были молоды и привыкли всюду ходить пешком. Там проходили воинские эшелоны и ненадолго останавливались. Солдаты вываливались и покупали у местных и эвакуированных что попало. Спрашивали в основном спиртное, а это категорически запрещалось. За это могли посадить.
Мы быстро распродали семечки, и вдруг нас со стаканом схватил военный патрульный с повязкой на руке и потащил в вагончик станции. Мы начали пищать, а он дико орал на нас. Обвинил в том, что мы торговали водкой и затащил в какую-то будку. Это было всё! Тюрьма! Время военное!
Кроме нас, там нахватали много людей и они под охраной сидели на пригорке. Ира мне говорит:
- Молись!
– А я не знаю, как правильно молиться! Меня не учили! Уж как могла.
Вызвали нас. В будке сидела за столом тетка, лет тридцати с огромной грудью, которая свешивалась на полстола. Она начала на нас орать, что мы все врём! Сажать надо таких…мерзавок!
Вдруг входит молодой военный и нисколько не смущаясь нас начал лапать эту тетку со спины. Мы ему нисколечко не мешали.
Она ему кокетливо сказала, чтобы он прекратил сейчас же! Вот она с девчонками закончит, а уж потом…
А военный ей заявил:
- Счас! Ждать я буду! Мне некогда, сама знаешь! Так что давай побыстрей!
И не слушая ее вопли, военный взял нас за руки, сказал, что мы хорошие девочки, нас родители ждут, и мы не должны ему мешать в его делах!
Он вывел нас на улицу:
- Бегите, пока не посадили! - и вернулся в будку.
А навстречу нам уже бежали выручать мама, папа и Зинаида Павловна. Она орала:
- Как вы могли! Вы знаете, что могло с вами приключиться!!
Слава богу, что у тетки была такая большая грудь!
Скоро закончилась и моя учеба в Лубянах. В институте было принято решение, что первый курс нового набора будет учиться в Воронеже и я, наскоро собравшись, выехала вместе с семьёй директора института и другими студентами и преподавателями. Всего поехало в Воронеж человек двадцать. Папа и мама оставались в Лубянах. Папа преподавал на старших курсах.
Мы приехали в Воронеж. Города не было как такового. Одни трубы, кое - где стены и кирпичи… Операторы документального кино снимали развалины. По пути от вокзала до Лесного мы шли пешком, нас сопровождали два минера, которые указывали дорогу по флажкам. В Лесном все было разбито. Лесной институт был без крыши и последнего этажа. Первую ночь я ночевала у директора и спала с директоршой в одной кровати, а потом меня определили в общежитие.
Учеба шла хорошо, а условия проживания были ужасными. Вернее никаких условий не было. Никаких одеял, белья не было. Хорошо, что мама мне дала с собой чехол для матраца. Линялую тряпку. Я набила ее молоденькими веточками и спала на нем. Когда оканчивалась учеба – получали в солдатской каске пшенный суп, а потом шли валить лес, убирать трупы солдат. Нам давали брезент, и мы укладывали их и волокли в траншеи. Потом присыпали землей. Вонь стояла жуткая. Присыпали тонким слоем. Сил было мало.
Все крысы и мыши из леса бросились к нам в общежитие. Они видимо унюхали еду, которую мы ели и крошки со стола. Мы ломали ветки и ими отгоняли крыс, которые даже бегали по стенам. Это было ужасно. Главная жуть – это было получение хлеба на комнату. Ходили по очереди. Становились с ночи, а утром начинали раздачу хлеба по документам. Стояли все, не только студенты, но и преподаватели, жители окрестности. Самое страшное было прийти без хлеба. Нападали, отнимали и избивали. Даже могли убить. Однажды у меня вырвали хлеб, я упала и сильно ударилась, но главное то, что от меня все отвернулись. Это было ужасно! От голодовки и переживаний я вся покрылась гнойниками… руки, ноги. Потом они долго заживали. Кроме всего было очень холодно. Накрывались полушубками, кофтами, пальто, в общем, тем, что было.
А тем временем шел 863 день войны. Началась битва за Днепр.
От Советского информбюро:
В течение 1 ноября в районе между рекой Днепр и побережьем Сиваша наши войска продолжали преследовать отступающего противника и заняли шестьдесят населенных пунктов, в том числе крупные населенные пункты Николаевка, Марьинск, Западные кайры, Перекоп и железнодорожную станцию Салького.Ф
На Перекопском перешейке наши войска стремительным ударом опрпокинули противостоящие части противника, преодолели Турецкий вал и прорвались к Армянску.
Несмотря на тяжелейшие условия работы, ввиду необходимости проведения занятий и в Воронеже, и в Лубянах, раздробленности студентов и преподавательского состава, институт стал набирать обороты: численность студентов возросла до 274 человека, в том числе на первом курсе занималось сто сорок три студента, на втором сорок три, на третьем – двенадцать, на четвертом – девятнадцать и на пятом – пятьдесят семь студентов.
Признано своевременным и необходимым создание дендропарка, а на научную и педагогическую работу 1944 года Главлесоохраной выделили восемнадцать тысяч рублей.
Пополнялся необходимый фонд библиотеки, но главным оставалось восстановление института и его жилого фонда.
В истории академии П.Б. Раскатов пишет:
«К началу войны строительство ныне существующего главного учебного корпуса по улице Тимирязева 8 закончено не было. Полностью было отстроено лишь северное крыло здания, выходящее фасадом на улицу Докучаева. (Где находится 201 аудитория, построенная амфитеатром. Ред.). Именно эта часть здания относительно хорошо сохранилась, за исключением столярки и остекления окон.
Фасадная часть здания с парадным входом и вестибюлем к моменту консервации строительства в июне 1941 года была построена лишь наполовину. Стены, кое-где уложены перекрытия. Под юго-восточное крыло был сделан только фундамент, частично сделан цокольный этаж. Сохранившиеся помещения были сильно разрушены: в стенах зияли большие пробоины от снарядов. Часть бетонных перекрытий обрушилась.
Сильно пострадали жилые дома и деревянные корпуса общежитий по улице Докучаева. Стены и полы были использованы военными для постройки землянок и блиндажей по всему Правобережнему лесничеству.
Наиболее остро стал вопрос остекления. Оконного стекла не было. Оконные проемы закладывались кирпичом, оставляя со стеклом, только форточку или забивались досками с засыпкой промежутка опилками. В каждой аудитории сложили печки – времянки с дымоходами, выходящими в окно. Однако и таких помещений не хватало. Полностью отсутствовала мебель. Делали козлы и укладывали на них доски. Такая конструкция была наиболее экономична для столов и скамеек. (Сведения П.Б.Раскатова взяты из ГАВО, ф.2671, оп.1, д.10, л.58)
Распоряжением Главлесоохраны из лесхозов различных областей СССР на помощь направлялись квалифицированные рабочие, главным образом плотники и столяра. Каждый из них проработал по нескольку месяцев. Этим оказывалась большая помощь в восстановлении института. Студенты трудились в основном на подсобных работах.
Их размещали в общежитии по улице Докучаева дом 4, который более других был пригоден для жилья. Окна заложили и поставили печки.
Сотрудников института разместили в кирпичных зданиях по улице Докучаева дом 1 и 3, в которых провели аналогичные работы».
Именно в доме №1 и жили дедушка с бабушкой. Следы войны на доме видны по сей день.
Там родился и я в апреле 1944 года. К тому времени мама была комиссована из армии по беременности.
Как и в Лубянах, институт своими силами обеспечивал себя дровами, для этого привлекались все работоспособные студенты. Установили норму заготовки – десять кубометров на мужчин и восемь кубометров для женщин, о чем говорится в приказе по институту от 20 октября 1943 года.
Для улучшения питания на площади 55га организовали подсобное хозяйство по примеру Лубян.
8 мая 1944 года в Воронеж возвратилась последняя группа преподавателей и студентов. В ней находились профессора П.Н.Хухрянский, И.М.Науменко, мой дед профессор О.Г.Каппер, доцент И.Я Шемякин и другие.
Закончился последний этап возвращения Воронежского Лесохозяйственного института из эвакуации. Впереди был 1944 – 1945 учебный год.
Эпилог.
1944-1945 учебный год был четвертым годом работы института в условиях военного времени. В конце 1944 года (источник тот же л,59) подведен итог героической эпопеи восстановления института. В главном архиве воронежской области (ф2671, оп.1,д10, л.59) произведена запись:
«Объектов, подлежащих восстановлению, институт не имеет. Необходимо начать новое строительство».
С 1 марта 1945 года строительство было выделено на самостоятельный баланс, организована строительная контора и обеспечено двухразовое питание строительных рабочих, для которых был введен десятичасовой рабочий день.
Студенты, которых на начало 1945 года уже было четыреста двадцать восемь человек, стали получать стипендию на первом курсе 140 рублей, на втором – 165, на третьем – 185 и на старших курсах – 210 рублей в месяц.
Новый учебный план по специальности «лесоводство» был рассчитан на три года и десять месяцев с присвоением квалификации «ученого лесовода».
9 мая 1945 года коллектив института с беспредельной радостью встретил весть о великой победе советского народа.
Свободное копирование
