Предисловие.
Проходят годы. Уходят бесценные свидетели событий, и живые страницы совсем недавней истории покрываются пылью забвения...
С детства я слышал от бабушки и деда рассказы о трудных годах эвакуации в посёлке Лубяны Татарской республики. Они были трагичными и голодными, а где-то забавными как, впрочем, и сама жизнь.
Я никак не мог уразуметь – кто, как, когда принимал решения об эвакуации Воронежского лесохозяйственного института, организации учебного процесса в военное время и выпуска специалистов лесного хозяйства в тот момент, когда враг стоял под Москвой и решался вопрос быть или не быть! Кому были нужны лесники? Что это – инерция? Вера? Расчёт? Предвидение? Скорее всего, сработала система, заранее разработанный единый план, который в дни войны уже не обсуждали, а просто выполняли.
Очевидно, что и остальные ВУЗы страны эвакуированы по этому плану.
Эвакуация промышленных предприятий достаточно широко отображена в художественной литературе и публицистике послевоенного времени, но мне не приходилось встречать литературы об эвакуации высших учебных заведений. Да и интерес к этой теме возник не случайно: мои родные были эвакуированы вместе с институтом и вернулись вместе с ним в 1944 году.
Естественно, что я обратился в Лесотехническую академию, которая является правопреемницей лесохозяйственного института и родным домом для всей нашей семьи. Мой дедушка, Оскар Густавович Каппер – эстонский немец, был старейшим профессором института и проработал в нём пятьдесят лет. Он стоял у истоков организации института, ныне академии.
Моя тётя, тоже профессор, но уже Санкт-Петербургской лесотехничекой академии, Инна Оскаровна Боговая - студентка первого набора Воронежского лесного института в эвакуации, и я после более чем двадцатилетней работы на производстве ещё двадцать лет преподавал в родном институте, работая доцентом кафедры механической технологии древесины.
У меня сохранились уникальные воспоминания моих родных о времени эвакуации, которые записывал на протяжении разных лет.
Все сведения по истории Воронежской лесотехнической академии находятся в библиотеке и музее, которым заведует мой бывший коллега, доцент Кириллов Юрий Александрович. Он пояснил, что практически все архивные документы времён эвакуации сгорели в случившемся ранее пожаре, и можно познакомиться только с тем материалом, который остался в работе по истории академии, проводимой в девяностых годах профессором П. Б. Раскатовым, который сам пережил эвакуацию, и заведующим кафедрой технологии конструкционных материалов, доцентом А. Г. Высоцким. Однако то, что я увидел, мало помогло в работе. Сухие цифры, выписки из приказов и небольшой объём нужных мне фактов не соответствовал ни сюжету, ни духу задуманной работы, тем не менее я очень благодарен упомянутым сотрудникам и коллегам за сведения, полученные с их помощью. Кроме этого я благодарен за советы и редактирование первой части "Эвакуации" Владимиру Теняеву - коллеге по литературному творчеству на Прозе.ру. На Фото перед текстом разбитый Воронеж. Взято из интернета.
Глава первая. В дорогу.
Инночка, молодая девушка, которой только исполнилось шестнадцать, хлопотала возле кровати заболевшей мамы. Она лежала пластом с высокой температурой и не могла подняться. Инна кипятила чайник, подавала чай, укладывала на лоб маме влажное полотенце.
Простуда выбрала самое неподходящее время. Стоял последний день июня 1942 года.
Воронеж в течение длительного времени подвергался массированным воздушным налётам. Особенно сильными они стали к началу июля. На Юго-Западном и Брянском фронтах началось наступление вражеских войск. За ночь на город обрушивались тысячи бомб. Почти всю промышленность и половину населения уже эвакуировали, но часть заводов продолжала работать, а оставшиеся жители героически боролись с сотнями пожаров.
На северной окраине Воронежа по границе начинающегося лесного массива правобережного лесничества в десяти километрах от центра города располагался район трёх институтов: старейшего сельскохозяйственного, химико-технологического и лесохозяйственного. Два последних выделили из сельскохозяйственного в 1930 году, и вся территория, хоть и принадлежала по административному делению к району имени Лазаря Кагановича, но в народе её называли районом СХИ, т.е. сельскохозяйственного института.
Поредевшее население района со страхом наблюдало, как в течение многих дней над городом стояли чёрные клубы дыма и огненное зарево.
Скупые строки из истории института, похожие на заметку в газете о днях, предшествовавших эвакуации сообщают:
- «В июле боевые действия распространились на территорию города Воронежа. Население города было эвакуировано, были эвакуированы сотрудники и студенты института, но все его материальная часть из-за отсутствия транспортных средств осталась на месте и погибла в огне пожарищ. Основная группа сотрудников и студентов института, выйдя пешком из Воронежа, четвёртого июля, через неделю достигла посёлка Пески Воронежской области».
У дедушки с бабушкой была большая четырёхкомнатная квартира на первом этаже жилого профессорского корпуса сельскохозяйственного института. Эту квартиру дед получил, работая доцентом кафедры дендрологии лесного факультета СХИ, который ещё до выделения его в самостоятельный лесохозяйственный институт перед войной перевели в свой, частично отстроенный до войны, корпус в километре от СХИ. Из этого дома в начале 1942 года мама пошла на фронт, о чем я писал в публикации на Прозе.ру "Полевая почта 2193", а дедушка с бабушкой и младшей дочерью Инной – в эвакуацию.
Дедушка, типичный учёный, при всей своей немецкой педантичности, точности и любви к порядку и системе, был абсолютно бесхозяйственным человеком. Бабушка делала всё. Даже все гвозди в доме были забиты ею. Впоследствии, когда я подрос, мы делили с ней типично мужскую работу по хозяйству. Это качество очень мешало деду выживать в трудных ситуациях, которых в его жизни выпало немало.
В дни, предшествующие эвакуации, дед в спешке и панике всё, что считал ценным, спрятал под пол. Для этого он оторвал две доски в гостиной, постелил клеёнку со стола в кухне и всё сваливал в большую кучу. Бабушкины картины – она была профессиональным художником, завернул в тряпки и положил сверху. Туда же спрятал гербарии, которые собирались дедом много лет.
Наибольшую ценность для деда представляла отпечатанная и готовая к изданию монография – справочник «Лиственные породы». Она насчитывала восемь толстенных папок и занимала много места. Дедушка решил спрятать её в подвале. Папки положил в угол и завалил кирпичами. После войны и возвращения не нашли не только книги, но самих полов! Всё пропало, а доски пола выломали на устройство блиндажей.
Не имелось никакой ясности о времени эвакуации, направлении движения, ни кого и на чем будут вывозить. Инна вспоминала:
- Папа постоянно бегал в институт и узнавал, когда будут вывозить и кого. О решении эвакуировать весь институт мне ничего не было известно. Просто каждый час нам говорили, что, мол, собирайтесь, пойдём пешком, нет поедем на лошади…, нет будет машина.
Думаю, описываемая Инной бестолковщина и паника исходила в первую очередь от некоторых сотрудников института и общей обстановки тех дней.
Конечно, существовала неопределенность в деталях, но стратегически вопрос эвакуации был проработан. Наметили пункт сбора. Подготовили списки сотрудников и студентов, которые подлежали эвакуации. Вот с транспортом действительно не могло быть никакой ясности. Его реквизировали, и руководство института рассчитывало только на помощь лесхоза. Требовалось вывезти материальную часть института.
Дальше Инна вспоминает:
В это время заболела мама. У неё была очень высокая температура. Простуда или горло – не помню, но встать она не могла. Папа продолжал мотаться туда-сюда. Всё происходило шурум- бурум: одни случайности и неразбериха! Папа очень переживал за свою немецкую фамилию, очень боялся и говорил:
– Я никак не могу остаться, не могу! Мне обязательно надо уйти! Меня не оставят в покое. И немцы и наши.
Обстановка тех дней выглядела очень нервозной. Все находились в смертельной опасности. Немцы могли войти в город в любую минуту. Как быть с мамой? Ей было очень плохо. Идти она не сможет! Надо собраться в дорогу!
Инночка, – слабым голосом сказала мама, – Я не могу, собирай вещи сама!
Что я могла собрать? Что я понимала в свои шестнадцать лет? Взяла лишь то, что могла сообразить. Сначала положила любимую куклу детства со сломанной ногой. Долго стояла около акварели, которая висела в столовой. На ней была изображена наша родственница – красавица. Старинная акварель, тонкая такая работа, как раньше писали акварели. Чудо! Я стащила с окна только что купленную белую полотняную занавеску, стало жалко её оставлять. Ничего путного не взяла. Тем более все вокруг говорили, что немцев отбросят, что уезжаем дня на три-четыре. Скоро вернёмся, а ушли на два года! Мы же ничего не соображали. Папа был типичным кабинетным учёным, а мама – богема. Что мы могли?
Более приспособленные к жизни хозяйственные люди вели себя совсем по-другому. Профессор А. В. Тюрин – декан лесного факультета – с очень хозяйственной женой собирались правильно и основательно. Взяли два больших чемодана нужных вещей, которые обменивали на еду. Когда оказались в Лубянах, мы первое время жили вместе с Тюриными в аудитории лесного техникума, перегороженной партами. Спали на полу. Тюрины распаковывали чемоданы, и я видела, как у них красиво собрано и уложено. Огромные полотенца, бельё и прочее… а у нас: одна туфля чёрная, другая коричневая… И всё – так. Моя кукла со сломанной ногой. Её потом обменяли на яйца. Мама – выдумщица, рассказывала тётке, которой понадобилась кукла, что она попала под бомбёжку и фашисты ей сломали ногу. Фантазировала как могла. Ну, в общем, отдали. Всё, что можно было сменять, потом отдали в дороге за еду.
Четвёртого июля основная часть сотрудников и студентов института вышли из города в сторону Борисоглебска. Им предстояло пройти пешком двести двадцать километров до самого Борисоглебска, затем тридцать километров до крупного железнодорожного узла станции Поворино и ещё двадцать до места сбора в селе Пески. Почему выбрали именно это место – непонятно. Гораздо удобнее со всех точек зрения выглядело Поворино. Через Пески железная дорога непосредственно не проходила. Предстояло ещё пройти два с лишним километра до станции Кардаил или вернуться в Поворино, а люди и без того падали от усталости.
Дедушку с больной бабушкой и ещё четыре семьи, которые по разным причинам не могли передвигаться, взяли на грузовик, перевозивший небольшую часть материальной базы института. Основную его часть подготовили к эвакуации, но она из-за отсутствия транспорта осталась в институте и впоследствии сгорела в огне пожарищ.
Когда стало известно, что их возьмут, быстро собрали минимум вещей в рюкзачки и вещмешки. Брали столько, сколько могли унести на себе, потому что куда доедут – неизвестно.
Сейчас точно можно сказать только то, что с семьёй дедушки в этой машине оказалась семья заведующего кафедрой ботаники, доцента Ф. С. Яковлева, с женой, преподавательницей иностранного языка и дочерью, с которой дружила Инна. И с меньшей степени точности в машине находилась семья заведующего кафедрой лесоэксплуатации, профессора П. Н. Хухрянского со старой матерью его жены, которую забрали из деревни, а также семья заведующего кафедрой таксации А. В.Тюрина. Они проехали через лесничество, где по дороге их обстреляли. Все пригнулись и в страхе не поднимали голов.
Далее Инна вспоминает:
Привезли нас на станцию Поворино – крупный железнодорожный узел. Народу – полно. Собралась волна второй эвакуации. Надо было видеть, что делалось на вокзале! Всюду – чёрт знает что! Люди не знали, что им делать? Никто не говорил: идите туда или сюда! Сидите здесь или там... Где наши, где не наши! Что мы, где мы? Еды никакой. Нам орали:
-Эй, выковыренные! - так обзывали эвакуированных, идите сюда! Не было никакой управляющей силы. Никто не командовал. Наконец закричали, чтобы мы шли к эшелону, а дальше – толпа... Все кинулись, давили друг друга. Кое-как забрались и сели, а дальше никто не понимал, куда мы едем и где будем? Так было со всеми, всё перемешалось! Было ощущение конца света.
Инна, рассказывая мне об этих днях, очень волновалась, переживая всё заново. Говорила, что в дороге до Поворино они провели почти сутки. Мама, моя бабушка, еле доехала – очень была плоха. Дедушка и Инночка ухаживали за ней как могли, но условия были ужасными.
Неразбериха, давка при погрузке о которой вспоминала Инна, конечно, имела место, однако её убеждённость, что всё происходило само собой, и никто не руководил отправкой людей, можно отнести за счёт впечатлений текущего момента и её юности. Состав двинулся через Балашов и Пензу на Казань.
Конечный пункт эвакуации был определён Управлением Главлесоохраны при СНК СССР. Им стал город Советск Кировской области, где институт должен был разворачиваться на базе Суводского лесхоза-техникума. В древние времена Советск являлся Марийской крепостью, где выросла русская слобода Кукарка. Она находилась в двухсот пятидесяти километрах к северу от Вятских полян – через Уржум и Лебяжье – на Пижме, притоке реки Вятка От Кирова в двухстах двадцати семи километрах по железной дороге. Это – небольшой городок с населением в девятнадцать тысяч человек. В интернете я прочёл, что Кукарка (была) знаменита тем, что оказалась родиной двух председателей Совета Народных Комиссаров СССР: Рыкова А. И. С 1924 по 1930 год и Молотова В. М. С 1930 по 1941 год. Удивительно, что оба заикались и жили в Кукарке на одной улице!
Согласно архивным документам, было "эвакуировано и по состоянию на декабрь 1942 года обучалось сто двадцать четыре студента с первого по пятый курс. В том числе на первом курсе – семнадцать человек; на втором – четырнадцать, на третьем – пятнадцать, на четвёртом – тридцать семь и на пятом – сорок один человек. Из девяноста человек преподавателей института двадцать шесть эвакуировали". Поимённые списки имеются в документах.
Путь от Поворино Воронежской области до места эвакуации занял три долгих месяца и восемь дней. Это было непростое путешествие.
Инна вспоминала:
Ехали долго, тащились чуть ли не полгода. (видимо, путь показался ей таким длинным. Ред.). Никаких удобств, конечно, не было. Теплушки без туалетов, без ничего. Поезд шёл и останавливался, когда захочет. Мы не знали, когда он тронется. Все вываливались из огромной раздвижной двери и тут же у вагонов оправлялись. Кто-то бежал рвать какие-то листочки, если это было убранное поле или огороды, резали оставленные кочерыжки, собирали что могли. Есть было совершенно нечего. Что находили, то и ели. На больших остановках, которые могли продлиться от одного до нескольких дней, нас предупреждали, чтобы мы выходили с документами и получали еду. Выходили и становились в очередь. Хвост – человек триста... Получали то кусок солонины, то несколько картофелин или свёклы. В общем, ужасная еда. Однажды сорвали подсолнухов, завернули в тряпку, чтобы не видели, а потом жарили семечки на железке и ели. Они какое-то время спасали от голода. С нами ехали семья Яковлевых, и я дружила с Ирой, их дочерью. Отец её - ботаник, а мать преподавала иностранные языки. Они с собой захватили бутыль спирта, завернутую в тряпки. Спирт разбавляли водой и делали водку. Поджигали на ложке, чтобы водка слегка горела. Водку продавали или обменивали на еду.
Ты спрашиваешь, что и как мы ели? Да никак... У нас не было ни завтраков, ни обедов, ни ужинов. Была еда – ели, не было – не ели. Большей частью не ели!
В эвакуацию с нами ехала мама Хухрянской – её муж заведовал кафедрой лесоэксплуатации. Они привезли её из деревни перед эвакуацией. Высокая, худая пожилая женщина, у которой юбка собиралась на поясе, вся в сборках. И в них вши. Когда поезд останавливался, она выходила, ломала веточки или выдёргивала полынь и ими стряхивала вшей. Весь вагон завшивел. Это было ужасно. Спали тут же. Всё так и было! Ужасно… как это было ужасно! Наконец после всех мытарств, приехали в Казань и долго там пробыли. Приехали под вечер. Наше руководство – директор Фортунатов – всё время куда-то звонил и спрашивал, куда ехать Лесному институту? Никто ничего не знал. Спать было негде, хорошо, что было тепло и без дождя. Спали на привокзальной площади. Всего там находилось человек пятьсот или шестьсот. Масса людей. Все уставшие, голодные. Спали вповалку, а утром, часов в пять, раздались жуткие рыдания и вой. Казалось, воет вся площадь! Как выяснилось позже, большинство людей обворовали. Спали на чемоданах и мешках, а воры подрезали их сбоку и вытаскивали последние вещи. Некоторым нечего было одеть! Этот вой до сих пор прямо стоит в ушах! Люди от горя катались по земле и выли. У нас ничего не вытащили, потому что ничего и не было. Мама, смеясь говорила:
-Вот видишь, Инночка, нет худа без добра. Что бы делали, если и у нас всё украли! А так – нет ничего, и красть нечего! Красота! Только есть хочется, поэтому надо использовать такую возможность и посмотреть Казанский университет! Он – старейший, после Московского и расположен недалеко от кремля. Его открыли по указанию государя императора Александра Второго. Обязательно надо посмотреть. Ведь там учились Аксаков, Мельников-Печерский. Даже Лев Толстой и Ленин учились в нём!
Город расположен на горе, но сейчас почти ничего не помню. Видели реку, крепостные стены, помню потрясающий вид с большой площади и храмы, величественные здания, повторяющие очертания самого кремлевского холма.
В Казани нас снова загрузили и довезли до станции Вятские Поляны. Потом уже путешествовали по Татарии. Много раз высаживали, жили в каких-то школах, техникумах. Ходили в лес, собирали грибы, помогали в уборке капусты и получали за это, то вилок капусты, то картошку или брюкву. Всё это варили и ели. Очень тяжело приходилось без хлеба и соли. Какого-то ритма ни в чём не было. Что имели, то и ели. Каждый день не получалось поесть. С нами в вагоне ехала небольшая группа студентов старших курсов. Они ехали отдельно. Впоследствии, когда начал работать институт, набрали новых студентов. Они смешно по местному охали и окали.
Наш вагон то отцепляли, то вообще заставляли выходить на каких-то станциях. Связывались с Москвой, и нас известили, что мы не брошены, нас ищут! А мы – их! Бестолковщина происходила жуткая. Наконец прибыли.
Инна в воспоминаниях не совсем точна. Это и понятно. Человеческая память избирательна. Лучше всего запоминаются эпизоды, которые произвели неизгладимые впечатления, и именно они остаются на всю оставшуюся жизнь.
По прибытии воронежцев в город Советск оказалось, что произошла накладка: ранее сюда эвакуировали Брянский лесохозяйственный институт. После согласований с Главлесоохраной приняли решение перебазировать Воронежский лесохозяйственный институт ВЛХИ в посёлок Лубяны Кукморского района республики Татарстан, который находился южнее Вятских Полян по реке Вятка. В дни эвакуации поселок административно находился в подчинении Таканышского района в двадцати пяти километрах от районного центра Нижний Таканыш. Ближайшая железнодорожная станция – в Сосновке (Казанская железная дорога) находилась в двадцати километрах от Лубян, а ближайшая пристань на реке Вятке – Гурьевка в трех километрах на противоположном берегу. Ни одной дороги с твердым покрытием, только грунтовки.
Заезд в город Советск намного увеличил путь и связанные с ним мучения эвакуированных.
Если десятого августа дотащились до Вятских полян, через месяц с небольшим, после выезда из Воронежа, то в Советск прибыли только двадцать седьмого августа. То есть ехали целых семнадцать дней. От Вятских полян до Советска можно было проехать только автотранспортом, что вряд ли было осуществимо в военное время, а железная дорога от Вятских Полян поворачивала на восток. В основном все перевозки в этом направлении осуществлялись в навигацию по реке Вятка. По грунтовым дорогам путь составлял двести шестьдесят километров, а по реке в полтора – два раза длиннее.
Выехав из Советска 3 октября, прибыли 8 октября в посёлок Лубяны – место постоянной дислокации института. Таким образом, воронежцы добирались до места три долгих месяца.
Свободное копирование
