-391-

Александр
 

4 марта 1897, Петербург

Капитон Панфилыч.

За обедом мне подали твое письмо, которое сразу уничтожило мой аппетит. Шестаков распорядился плохо: в Мелихово проводить шоссе нечего, школы заводить незачем, и напрасно местный урядник терпит подобный нигилизм.

Тычинкин к тебе не собирается. Он хмур и озабочен -- чем: Алла верды. Вообще с тех пор, как старик стал пятить умом назад, у нас все близкие к нему люди стали хмуры и беспочвенны. Не знаю, каков он будет на съезде, но здесь, в Питере, по общим отзывам, он стал невыносим.

Очень возможно, что приеду к тебе в Мелихово дня на два, а может быть и нет. Но если я приеду, то будь покоен, денег не попрошу, а наоборот, привезу тебе 1/2 ф. крахмалу и 1/4 ф. гвоздей.

Посылаю бандеролью "Одесский листок", No 56[1]. Подчеркнутое красным карандашом -- мое искренее мнение.

Не твоя вина, что ты ушел дальше века. И Гейним в лавке Палогорча стрелял не 3, не 5, не 10, а 33 моментально.

А теперь вот что: дай, ради Бога, совет, если только можешь его дать, если только ты в силах. Все приму с благодарностью. Что мне делать с моим несчастным Николаем? Для гимназии он не годен. Меня пригласили его взять даже из частной гимназии, где за деньги все терпят. Гимназия произнесла над ним волчий приговор: "Никуда не годен". Малому 14-й год. Покойная мать передала ему все, что хронически накоплялось в разлагающейся помещичьей семье. К мастерствам он тоже не годен. Покупал я всякие инструменты, давал ему и строгать, и пилить, и ломать часы, приохочивал его к фотографии, словом, делал все, что подсказывало отцовское чутье, но в результате ничего. Он тяготеет к улице, к висенью на задке извозчика, к пожарам, к улице. И Бог с ним. Пусть бы ходил по пожарам, но он заносит домой такие вещи, которые ни ему, ни домашним не по сезону и не по летам. Репетитора третирует en canaille, и "нетути над ним начальства". Одного только меня и признает. Но я, как воспитатель, ни к черту не гожусь. Да, кстати, меня и нет дома. Задумываюсь я над этим бедняком до жгучей боли, до бессонницы, до слез. Больно, Антоша, ах, если бы знал, как больно. Что-то можно сделать, есть какой-то исход, есть какая-то среда, которая была бы по нем, по его ограниченным способностям. Но какая? Я с ним добр, я его люблю, я делаю для него много, но чувствую, делаю не то, что нужно. Это -- мой вечный, душащий меня кошмар. И некому вывести меня из него, некому дать совет, научить меня, слабого и глупого отца.

Может быть, ты что-нибудь надумаешь и скажешь. Помоги неразумию моему, если можешь. Может быть, ты, ближайший мне человек, подашь мне хоть маленькую соломинку, за которую я мог бы уцепиться...

Твой А.Чех.