-93-

Александр
 

14--16 января 1881, Петербург

Позволяю себе думать, что ты вексель волковский, посланный тебе заказным в субботу, получил и моих трех руб. себе не прикарманил, а отдал тетке для дальнейшей передачи. Если это действительно так, то можешь принять мою благодарность. Цель настоящей эпистолы -- сообщить тебе мое знакомство с Григоровичем. Сидел я в один недавний вечер в редакции "Нового времени" и работал. За тем же столом сидел vis-à-vis Коломнин и перебалтывался со мною. В сие время из Суворинской двери вылетает, как бомба, Григорович, юлит, вертится, хрустит суставами и набрасывается на меня, называя прямо по фамилии. Радость на его лице велия. Схватывает мою руку, начинает прижимать ее к своему правому карману и просто вопит: "Очень рад, ах, как я рад!" Коломнин выпучил глаза и поспешил заявить, что я не ты, что старый талант ошибся. Но он заявил: "Того я знаю, с тем я знаком, мы -- друзья, а этого я вижу, что это -- брат того". Снова рукопожатие, чуть не поцелуй, и затем быстрая, как капли дождя по стеклу, речь о тебе такого содержания: "Я говорил ему, ох, я писал ему, даже ругался, чтобы он не смел так много писать. Увидите его -- скажите, что "На пути" прелестная, чудодейственная вещь, а вот перед этой -- с толстовщиной, с непротивлением злу -- (пердеж губами) никуда не годится. Так и скажите! И какого мотива ради он так много пишет? Денег ради? Напрасно. Лучше обработает -- больше получит. Так скажете ему? Да? Скажите ему, что я его ругаю, ругаю ругаю... Это прежде мы писали... да-с, писали не для денег. Нам, как сказали, что 40 р. за лист, так мы думали, что Петербург провалится... А теперь -- на-поди! -- 300 р.! Подавишься, пода-а-авишься... Нет, кланяйтесь ему, а я его ругаю, ругаю, без конца ругаю..."

С этими словами Григорович еще несколько раз прижал мою руку к сердцу, умилился, когда узнал, что ты держишь его портрет на своем столе, потом вдруг превратился в ртуть, закипел, рассыпался в шарики и исчез. Больше я его не видел, как говорят в элегиях.

Вот тебе отчет, почти в дословных выражениях.

Билибин болен, простудился. Его я не видел и знаю от осколочных дам. В бархатных глазках бархату мало. У Ривех-аве в очах гораздо более дешевого кашемира.

Я понемногу поправляюсь, хотя и кашляю злостно и остервенительно. Курить не могу. Извини, что долго не посылаю тебе твоего черезплечного сака, а Ивану сюртука. Верь сам и его уверь, что я -- андам. Голике -- все тот же. У него мне не случилось быть: все то ему, то мне некогда. Работаю я в "Новом времени" с 9 вечера по выход номера часа три или четыре. Было раз и до 4-х часов утра. Делом доволен и стремлюсь, чтобы и мною были довольны. Люди все хорошие.

Лейкина не вижу и не успеваю написать ему, чем, по словам А.И.Соловьевой, довожу его до бешенства. На тебя он также в претензии за неприсыл к номеру. Говорит, что мы "заелись". Выражения этого я не слыхал, но подозреваю из намеков и экивоков Анны Ивановны, которая хочет что-то сказать, силится в то же время скрыть и в результате ничего не говорит, а предоставляет догадываться.

Щенки мои здоровы. Особенно нового нет ничего. Пишу тебе в редакции на редакционной бумаге. Поклон сродникам до пятого колена. Не вздумает ли Косой черкнуть мне словечко? Это было бы ответом на мое письмо к нему.

Пока подписываюсь.

Твой А.Чехов.

Тот же Питер, но 16 января 1887.

С верою и любовью приступаю к произнесению тебе дифирамба приветственного по случаю твоего тезоименитства, хотя и делаю скорее из приличия, чем по чувству. Если бы ты на свет не родился или превратился в "Тазу", назначение которого -- "сдохнуть", то мне было бы легче. Я по крайней мере сохранил бы тогда свою собственную самостоятельную личность, как единица, и был бы просто Алек. Палич; теперь же я -- какой-то безличный прихвостень без имени. Я -- брат того Чехова, который и т.д., словом, твой брат. Все и везде меня представляют, рекомендуют и знакомят именно под этим титлом. Индивидуальность моя пропала. Менелай -- муж царицы, а я -- брат Антона. Уничтожить эту безличность невозможно: соверши я преступление, пожалеют тебя, скажут: у такого великого человека, как Антон, брат мерзавец. Соверши я подвиг, опять скажут: это знаете кто совершил? Брат того знаменитого... и т.д. Одним словом, ты видишь, что мне на спину привешен несмываемый ярлык твоих заслуг и моя собственная личность приравнена нулю.

Суди по этому, могу ли я тебя искренно поздравить с ангелом за такие подлости с твоей стороны? Право, лучше бы тебе на свет не родиться, чем видеть меня в этаком положении. Попробуй сдохнуть!.. Впрочем, и это не поможет. Тогда, пожалуй, будет еще хуже: я превращусь в брата покойного великого писателя... Нет, уж лучше живи и здравствуй, черт с тобой... Дела не поправишь, ибо ты бессмертен.

Билибина видел сегодня. Он выздоровел. Осколочные дамы цветут, кланяются и высказывают претензию за то, что ты им не пишешь.

В виде именинного подарка посылаю тебе совет: "Не женись, и благо ти будет!" Сродников -- с именинником. Бал будет?

Твой А.Чехов.

P.S. Прошу Мишку сходить в "Радугу"[1]. Там есть мои деньги.

Анна тоже поздравляет, а в ящик это письмо опускает мой Колька. Стало быть, косвенно тоже поздравляет. Место секретаря "Русского судоходства" более для меня не существует. Привел дела в порядок и более не надобен. Не очень об этом жалею. В Питере не пропадешь. В "Новом времени" сижу крепко.