Ожившая рукопись длиною в жизнь
Александр Жгутов
Посвящается участникам всех войн прошлого столетия.
«И из альбомов улыбнется нежно молодость
Из под плит проглянет тихая трава.
Все на свете перемелется, век сменится
Пронесутся годы, словно с горки вниз»…
«Душа болит» М. Шуфутинский.
Я знал ещё при его жизни, что он пишет свою родословную, для своих потомков, без претензий на широкую публикацию. Ещё при жизни моей матери, он в 1997 году уточнял у неё обо всем, что ей было известно о их предках.
Потом, уже после его смерти, эту рукопись я дважды держал в руках и читал в подлиннике; - на обычных, исписанных его рукой, тетрадных листах.
Эта рукопись и сейчас хранится у моей двоюродной сестры Наташи.
Я, почему то полагаю, что если бы не события 90-х годов прошлого века в СССР, то вряд ли бы мой дядюшка Михаил Иванович Жгутов оставил после себя это жизнеописание.
В Таджикистане он прожил более 45 лет. Уже, будучи семейным человеком, он был одним из студентов первого выпуска юридического факультета Таджикского государственного университета. Затем он занимал значительную должность в ЦК КП Таджикистана. И вот, уже находясь на пенсии, кровавые события, прокатившиеся губительным смерчем по Таджикистану, вынудили и его, участника Великой Отечественной войны, стать переселенцем и выехать в Россию.
Пришлось ему пожить и у дочери Натальи в пос. Кромы Орловской области, куда она со своей семьей переехала раньше его.
Затем перебрался в пос. Варские Рязанской области, где он доживал свои дни в семье сына Евгения.
Я, встретившись с дядюшкой за несколько лет до его смерти, спрашивал, а не хочет ли он быть похороненным рядом со своей матерью и сестрой Елизаветой на крутецком кладбище в Вологодской области, Шекснинского района?
На это он мне сказал: - Нет. Пусть меня похоронят рядом с внуком Андреем.
Его просьба нами была выполнена. Сегодня он смотрит на нас с улыбкой
«оттуда», со своего памятника на кладбище в пос. Варские.
А вот недавно, Наташа переслала мне по электронной почте сиё жизнеописание, которое я, конечно же, не могу оставить без внимания.
Большинство, родившихся в конце 19- го, начале 20-го веков, в полной мере испили чашу всех испытаний, выпавших на долю народов России и СССР.
То, что описал мой дядюшка о себе и жизни его предков, это правда написанная памятью о голодном времени, соленым трудовым потом и кровью войны, порванными нервами и своим честным именем.
Я представляю вам его жизнеописание, без каких-либо изъятий или правок, (так как нет у меня на это права), только потому, что это срез из жизни большинства российских людей в эпоху бурных перемен и перестроек.
Прижизненные, собственноручные записки моего дяди Жгутова Михаила Ивановича:
.
Историческая наука давно отметила, что общества, в которых с большим уважением относятся к своим предкам, подражают их добрым поступкам, осуждают их слабости и недостатки, но используют их опыт, процветают.
И, наоборот, там, где забывают о своих предках, и чернят - порядка нет, люди живут плохо.
Наглядный пример - наша страна. В течение семидесяти лет разрушались или предавались забвению многие добрые традиции и обычаи, создававшиеся и служившие хорошей опорой для людей в течение веков.
В наше время эта опасная тенденция не только не приостановилась, а приняла угрожающие размеры. Очерняется, втаптывается в грязь все хорошее, сделанное для развития страны, ее людей.
Это породило тот хаос, в котором бьется страна в течение последних лет и не находит выхода из него. Дальновидные люди видят выход из этого положения в возрождении многих забытых старых традиций наших предков.
Одна из традиций, строго соблюдавшаяся в каждой семье: портреты, фото подборки родителей, прародителей и их ближайших родственников, размещались на стенах в крестьянской избе, горнице, гостиной городской квартиры.
Во многих дворянских интеллигентных семьях Англии, Франции, в том числе, и в старой России, в течение столетий велись родословные книги. В советской России меньше внимания уделялось родословной, но в лучших крестьянских семьях сохранялись предания о своих предках.
Чем старше я становлюсь, тем болезненней переживаю, что очень мало знаю о своих предках, от кого же я произошел, можно ли гордиться своими предками, нужно ли им подражать.
Слишком поздно я начал изучать семейное древо жизни. Теперь уже трудно установить свою родословную, ведь все носителя информации ушли из жизни.
Мой прадед Иван был крепостным, мастером на все руки. В молодости он хорошо умел крутить веревки и соломенные жгуты. Жгут – это веревка, свитая из ржаной соломы. Ими связывали снопы. Применение соломенных жгутов также связано с веселым праздником проводов зимы, Масленицей. Этот праздник пришел к нам из седой старины, из тех времен, когда славяне обитали в предгорьях Карпат и просторах средней полосы Европы. Масленица отмечалась в феврале – марте. Проведение ее не связано с определенной датой. Она продолжалась в течение недели и завершалась в воскресенье накануне великого поста, который продолжался больше месяца и заканчивался Пасхой. Во время масленичной недели люди старались больше кушать мясных, жирных и масляных блюд, пекли блины. В великий пост нельзя было есть ни мясных, ни молочных блюд, ни яиц. Этот праздник был богат массовыми гуляньями, катанием на санках, лыжах, коньках. Проводились кулачные бои, разыгрывались представления по взятию снежных крепостей. Заканчивался праздник в полночь хороводами вокруг костров. Для того, чтобы игрища были видны во всех окрестных деревнях, просмоленную бочку поднимали на высокой жерди и зажигали. Чтобы зажечь бочку на высоте 6 – 8 метров, жердь для подъема обвивали соломенными жгутами, а после подъема и закрепления жерди жгут поджигали. По нему огонь добирался до просмоленной бочки, и она вспыхивала. Предки рассказывали, что поджигал жгут мой прадед. Слово жгут произошло от слова жечь. Поэтому и укоренилась за ним кличка « жгут». Впоследствии она перешла в фамилию. Но есть и другая версия происхождения клички « жгут». За какую – то провинность помещик приказал нанести Ивану пятьдесят ударов кожаным жгутом. После такого наказания мало кто выживал, а он выжил, и поэтому к нему пристала кличка « жгут». В последние годы, перед отменой крепостного права, (1861 ) Иван работал у помещика кондитером. Происходило все это в Новгородской губернии (теперь Вологодская область) Череповецком округе Пришекснинском уезде усадьба Купля.
После отмены крепостного права прадедушка женился на вдове ( деревня Демино) имевшей какое-то крестьянское хозяйство.
Наряду с сельским хозяйством, он наладил выпечку пряников и баранок на продажу, сколотил и оставил в наследство своему сыну Никите Ивановичу, моему дедушке, небольшой капитал, который это производство расширил.
Больше никакими сведениями о прадеде я не располагаю.
Я родился и до 15 лет прожил в огромном, по деревенским масштабам, доме. Строительство его начал прадед, закончил строительство дедушка Никита Иванович, который после себя оставил самое богатое в деревне хозяйство: дом с большим скотным двором, два амбара для зерна и крестьянской утвари, ледник, два сеновала, овин с гуменником, баню, две лошади, три овцематки. Все это он смог создать за счет того, что оставил прадед и огромного личного труда и эксплуатации своих дочерей.
Никита Иванович был очень крутого нрава, в гневе убил первую свою жену.
Вторая жена, Елизавета, была на много моложе его. Она родила трех дочерей и одного сына.
От первой жены, с которой прожил Никита Иванович более десяти лет, детей не было.
Никитина семья, кроме ведения крестьянского хозяйства, занималась выпечкой и продажей пряников, баранок, скупкой молока у крестьян и выделкой масла для продажи.
Когда я был маленьким, не раз слышал рассказы тетушек Александры, Анны и Евлампии о том, как суров был их батюшка, заставлял жену и дочерей трудиться до изнеможения. Отмечали его личное трудолюбие, честность в делах и расчетливость. Умер в 1902 году.
Моя бабушка Елизавета продолжила дело деда, не допустила разрушения налаженного производства и коммерции до тех пор, пока не выдала замуж дочерей.
В свое время все дочери были выданы замуж с хорошим приданым за достойных женихов.
Александра и Евлампия за деревенских богатых крестьян, Анна – за начальника железнодорожной станции « Суда» Северной железной дороги.
И только после того, как всех дочерей выдала замуж, бабушка оставила только крестьянское хозяйство, побочный промысел прекратила.
Материальное свидетельство былой деятельности моих предков – большой дом с надворными постройками, амбары, деревянные формы для пряников, бочонки для пахтанья сливочного масла сохранились до 30-х годов, свидетелями которых я был. Еще долго сохранялась слава моих предков, их фамилия в сознании крестьян деревни Демино и окружающих деревень.
Уже после отечественной войны 1941-1945 годов один сосед, звали его Константин, встретил мою сестру и между ними произошел такой разговор:
- Константин : « Лиза, в молодости я тебя очень любил».
- Лиза: « Почему же не сказал мне об этом»
-Константин « Я не смел, вы Жгутовы, а мы кто»?
Мои родители:
Отец Жгутов Иван Никитич родился в 1895 году. В семье был последним ребенком и к тому же единственным мужчиной. Без отца остался в семь лет. Мать и сестры в нем души не чаяли, баловали его. Крестьянскому труду его обучили, но закрывали глаза на его шалости некоторые вредные увлечения. Смолоду он любил играть в карты, имел пристрастие к спиртным напиткам. Моя мама и соседи часто с восхищением говорили, как легко и красиво он мог управляться со скотом, особенно с лошадьми, пилил и колол дрова.
Иван Никитич, как и большинство крестьян, окончил 4 класса церковно-приходской школы, много читал. Он был единственным подписчиком журнала « Нива» на много деревень.
Его мать, моя бабушка, в конце 1912 года серьезно заболела. Чувствуя свою скорую кончину, она женила Ивана на самой красивой и видной девушке, будущей моей матери. Она была старше отца на 6 лет, но имела большой опыт ведения хозяйства, так как осталась без матери в 6 лет.
Примерно, через полгода после свадьбы отца бабушка умерла.
Свою самостоятельность мой отец отметил следующим образом:
надел лучшую одежду, запряг в возок выездную лошадь, сел в возок и уехал. В Череповце он снял с лицевого счета в банке 2000 рублей (наследство матери ) и подался в Петербург, а потом и в Москву прошвырнуться. Вернулся он через несколько месяцев в грязных отрепьях. Ни коня, ни денег, ни парадной одежды. Добирался на паровозе, работая кочегаром.
В это время в мире бушевала первой мировая война.
В 1915 году отцу исполнилось 20 лет и его призвали в армию. В этом же году он попал на фронт, который находился в Восточной Пруссии. Теперь это Калининградская область.
На фронте шли ожесточенные бои. Две русские армии терпели жестокое поражение. Отец попал в плен.
В 1916 году они с другом бежали из плена. Пробираясь лесами и болотами, он заболеет лихорадкой. В бессознательном состоянии его подобрала эстонская крестьянка и выходила.
После болезни он добрался до Петрограда. Оттуда его отпустили домой для поправки здоровья. В 1916 году отец опять вернулся в армию, но на фронт уже не попал, а служил в окрестностях Петрограда в воздухоплавательном подразделении.
В это предреволюционное время бушевали политические страсти. Они не прошли мимо моего батюшки. Отец состоял в партии сознательных революционеров (эсеров). Эта партия выражала интересы богатых и средних крестьян.
В 1917 году, он, от партии эсеров, был избран делегатом съезда Советов. Жгутов И.Н. принимал активное участие в февральской и октябрьской революции.
Некоторые (мои - А.Жгутов) пояснения по данному факту биографии моего дедушки Ивана Никитича:
Был ли мой дед в партии эсеров я не знаю, но мне кажется , что в этом мой дядюшка Михаил несколько ошибался. Мне от бабушки Анны и моей матери известно, что мой дед был на стороне большевиков и на съезд Советов был направлен от партии большевиков, и не в 1917 году, а летом ,с 4 по 10 июля1918 года, то есть, на 5-й съезд Советов, который принял Конституцию РСФСР 1918 года.
На этом съезде левые эсеры открыто выступили против большевиков и 6 июля подняли восстание , которое быстро было подавлено.
Если бы дед состоял в партии эсеров, то он бы «ни при какой погоде» не был бы направлен на курсы Красных командиров. Этому есть определенное подтверждение. 3 апреля 1983 года в газете «Звезда» №39 Шекснинского района Вологодской области была публикация «Эхо восемнадцатого года».
В этой статье было напечатано следующее:
-« О событиях далекого 1918 года в нашей округе вспоминает и ветеран Великой Отечественной войны Елизавета Ивановна Жгутова, живущая сейчас в деревне Назарово Чаромского сельсовета. Статья «Тревожное эхо» ( о шекснинском восстании в 1918 году.- А.Ж.) меня очень взволновала. События, которые произошли в те далекие годы, остались в памяти на всю жизнь. Мой отец Иван Никитич Жгутов, уроженец деревни Демино, был здесь одним из первых коммунистов. В 1915 году он был призван в царскую армию, направлен на фронт. В 1916 году попал в плен, но бежал из него и весной 1917 года из-за болезни приехал домой. Поскольку врачей не было, он проболел до осени. Выздоровев, ушел в Красную Армию и сражался под Петроградом. Как активный защитник молодой Советской республики в 1918 году был послан на Всероссийский съезд Советов ( к сожаления автор не указывает на который именно - Н.Б.)
На обратном пути он заехал домой. С каким вниманием слушали его крестьяне. Почти вся деревня перебывала в нашем дому. Разговоры о Советах, о новой народной власти не стихали до утра. Не по душе пришлись такие беседы кулакам, да затаившимся эсерам.
Уехав снова на Петроградский фронт, он нередко бывал дома. Отпускали красноармейцев за сухарями, портянками и бельем. И вот однажды осенью отец приехал домой на сутки. После короткого свидания с семьей отец уехал с матерью на станцию. Вернулась мать поздно ночью, когда мы маленькие уже спали крепким сном.
Вдруг кто-то сильно загромил в стены и ворота. Встревоженная мать вскочила спросить; кто рвется в дом и что ему надо. В ответ грозный голос приказал отпереть ворота.
В избу валилось человек пять бородатых мужиков с винтовками. Стали спрашивать, где отец. Мать ответила, что уехал. Они не поверили, стали искать, сначала в доме ,потом на дворе ,затем на сеновале – все перерыли штыками и, разозлившись, ушли, пригрозив матери, что если она скрывала мужа-большевика, то смерти ей не миновать.
Когда они ушли, мама одела нас и отвела к дальней родственнице, так как сильно боялась за нашу безопасность.
А на утро в деревне поднялась тревога. Кулаки и эсеры стали подбивать крестьян на выступление против советской власти. Но те, немногие, которые собравшись в Чаромском, подались было в Усть-Угольское, вскоре прибежали оттуда, так как попытку мятежа, сказывают, сорвали посланные из Петрограда на бронепоезде красноармейцы.»
Эти воспоминания матери и дали мне основания внести дополнительные, известные мне, пояснения к рукописи моего дяди Михаила Ивановича.
Продолжение рукописи-
В 1918 году, после того, как была создана Красная Армия, его направили на курсы красных командиров.
С 1918 по 1923 год отец участвовал в боях гражданской войны на различных фронтах, закончил в городе Ашхабаде в должности командира батальона.
Во время службы в царской армии и Красной Армии отец приезжал домой в отпуск и на побывку в 1916, 1917, 1919 и 1923 годах.
В последний его приезд мне шел третий год. Я смутно помню картинку: я сижу на огромных коленях отца и не спускаю глаз с коробки с пряниками, лежавшей на комоде, требую от отца пряника, а он смеется.
После его отъезда до 1925 года не получали от него ни каких сведений. Летом 1925 года мать получила по почте документ о том, что отец расторг с ней брак.
Как стало потом известно, начало двадцатых годов было не лучшим временем в жизни отца. У него был приступ алкоголизма. Пропил все, что у него было вплоть до офицерского обмундирования. Несколько лет он работал носильщиком на Московском вокзале, жил в заброшенном вагоне.
В 1924 году с ним познакомилась женщина, которая сумела вытащить его из этого состояния. Они поженились. Она увезла его в город Опочку, где они жили до начала войны 1941-45 годов. Детей у них не было. До 1936 года мы, его бывшая семья, о нем ничего не знали.
В этом году он появился в Ленинграде у родственников своей новой жены. Пригласил на встречу к себе моего брата Кельсия и мою сестру Елизавету.
Он просил прощения у брата и сестры и обещал помочь мне. Слово свое он сдержал. Пока я учился в техникуме с 1936 по 1939 год, ежемесячно присылал по 50 рублей, а в 1936 году купил костюм.
В 1937 году во время зимних каникул я был у него в гостях и получил в подарок коньки.
Я видел отца всего три раза в жизни – в 1923, 1936, 1937 годах.
В последние годы мирной жизни отец работал замдиректора педагогического техникума.
С первых дней Отечественной войны он был на фронте в должности замполита начальника полевого госпиталя по материально-техническому снабжению. Погиб в 1943 году в Сталинграде.
Моя мама Анна Игнатьевна
Родилась в 1889 году. В семье она была первым ребенком. Два брата, Константин и Максим, родились после нее.
В возрасте восьми лет она осталась баз матери и практически вся хозяйственная работа по дому легла на ее плечи. Отец ее Игнат Инофитович был очень вспыльчив и строг. Маленькая Аннушка страшно боялась его гнева.
Кроме ведения домашнего хозяйства, на ее детские хрупкие плечи была возложена обязанность по воспитанию двух младших братьев.
Вот неполный перечень работ, которые обязана была выполнять крестьянская женщина : готовить пищу, содержать в чистоте избу, ухаживать за скотом, ухаживать за детьми, стирать, штопать одежду, шить, прясть, ткать, отбеливать холсты, ухаживать за посадками в огороде, совместно с отцом вывозить навоз, косить сено, убирать урожай. При такой нагрузке зимой на сон оставалось 5-7 часов, а летом 4-5 часов.
После того, как в 1913 году моя мама вышла замуж, ее доля стала еще тяжелее.
В 1914 году родила сына Кельсия, в 1915 году – дочь Елизавету.
В 1915 году отца забрали в армию.
С этого времени жизнь ее стала настоящей каторгой. На ее плечи легла и вся мужская работа по ведению хозяйства. При этом не было ни газа, ни электричества. Особенное было тяжело во время гражданской войны.
Приезжали из городов продотряды и забирали у крестьян так называемые « излишки» зерна. А излишков то и не было. Выращенного зерна едва хватало по голодным нормам только для содержания семьи. А ведь надо было оставить на семена для посадки. Чтобы не обречь семью на голодную смерть, крестьянам приходилось прятать зерно.
Матери приходилось одной таскать тяжелые мешки с зерном по крутой лестнице на чердак, чтобы сохранить в карнизах крыши. В руках силы не хватало, приходилось придерживать мешки зубами. Из-за этого у нее смолоду не было передних зубов.
Она рассказывала, что в 1920 году ( она была беременна мною) лето было дождливое, большинство сена сгнило, создалась угроза гибели скота, а без скота погибает семья. В середине осени выдалось несколько солнечных дней. Она отважилась одна поехать на покос за 6 км от жилья, кругом леса, в которых водились не только дикие звери, но и дезертиры, и беглые каторжники. День косит и сушит сено, а ночью дрожит от страха. Ночью волки подходили к сеновалу и царапали дверь.
Шло время. Брат и сестра подросли, и стали хорошими помощниками матери. Брат в 9 лет начал пахать и выполнял другие полевые работы наравне с взрослыми мужиками, сестра в этом же возрасте наравне с женщинами пряла, ткала, шила и выполняла другую работу по дому. Доля матери значительно облегчилась, но это продолжалось недолго.
Наступил 1929 год – началась насильственная коллективизация. В 1930 году принудили всех вступить в колхоз. Кто не хотел вступать в колхоз, тех раскулачивали, т.е. отбирали все и отправляли в места очень даже отдаленные. Маминого брата Константина, инвалида войны, выселили в Карелию на строительство никелевых рудников.
В колхозе порядка не было потому, что во главе колхоза и бригадирами поставили тех « кто был ничем, тот стал все», мужиков у которых ничего не было, они не умели и не знали как правильно вести крестьянское хозяйство. Работящие мужики кто один, а кто с семьями убегали на новостройки, на водный транспорт. В колхозе остались лишь женщины да ни к чему не пригодные мужики. Много скота подохло, урожаи были низкими, колхозники за свой труд не получали ничего. Начался голод.
В 1932 году брат уехал в Ленинград на стройку, а затем и сестра уехала туда же.
Мать со мной осталась бедствовать в колхозе.
Три с половиной года продолжался голод, питались корнями, мхом, травой и зерновыми отходами. Все, что было ценное, променяли на зерно.
В 1936 году я тоже уехал в Ленинград, мать осталась совсем одна.
В 1939 году на нее свалилась страшная беда – сгорел наш дом. Пришлось ей несколько лет мыкаться по чужим углам. Только в 1942 году она смогла обзавестись своей лачугой. Страшно много трудностей, горя пришлось пережить матери, в тяжелые годы Отечественной войны и в послевоенной разрухе.
Будучи юношей и молодым человеком, я мечтал облегчить жизнь матери. Вскоре после войны мне казалось, что осуществление этой мечты стало реальностью. После демобилизации из армии в 1946 году я приехал в Таджикистан и устроился работать в бывшем Молотовобадском, теперь Кумсангирском районе. Это юг Таджикистана. Там жизнь была более сносна, чем в России
.
В 1947 году уговорил мать и сестру переехать ко мне. Поехал к ним и помог перебраться в Таджикистан. У нас с супругой Марией в 1947 году родился сын Евгений, первенец.
Моя мать с ним нянчилась. Но необычные условия жизни, очень жаркая погода, тоска по родным местам не дали ей счастья и покоя.
И они через год с моей сестрой уехали на родину.
Мама трудилась, не покладая рук, до самой последней минуты в жизни. 5 ноября 1952 года у себя в избе толкла что-то в ступке, воскликнув: « что это со мной делается», упала навзничь и скончалась.
Меня всю жизнь мучает угрызение совести за то, что не смог облегчить судьбу своей матери, не всегда был к ней внимательным.
Моему брату Кельсию досталась нелегкая судьба. С детских лет пришлось непосильно трудиться. В голодные годы брат уехал сначала к дяде в город Суда, а затем в Ленинград, где проработал до 1939 года. В этот год был призван в армию, погиб на фронте в самом начале войны.
Моей сестре Елизавете тоже досталась нелегкая жизнь.
Она посвятила свою жизнь матери и любимому сыну Александру.
Статья А.Г. Жгутова в Шекснинской газете «Звезда» от 9 февраля 1985 года, к её 70-летнему юбилею:
«СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ»
Тысячи наших земляков-шекснинцев личным ратным трудом приближали долгожданный день Победы. В их числе была и моя мать Елизавета Ивановна Жгутова, ныне живущая в деревне Назарово Чаромского сельсовета. В лихую годину она, как и тысячи советских патриоток, добровольцем ушла на фронт.
У каждого солдата свой неповторимый и единственный тяжелый путь через войну. Таким он был и у моей матери. Она выполняла одну из трудных, но самых милосердных обязанностей: была санитаркой полевого эвакуационного пункта. Она и ее боевые подруги, принимая доставленных прямо с поля боя израненных бойцов, размещали их в вагонах-теплушках и, прорываясь сквозь ожесточенные обстрелы вражеской артиллерии и бомбардировки с воздуха, доставляли их в тыловые госпиталя.
Следуя поездом до Ленинграда, мы сегодня уже не заметим шрамов минувшей войны, а для нее каждый полустанок, каждая станция, а порой и километровый столб у железнодорожной насыпи сохранились в памяти как свидетельства военных дней и бессонных ночей. За участие в Великой Отечественной войне Елизавета Ивановна награждена медалями « За оборону Ленинграда « и «За победу над Германией».
В последние годы она, как и другие фронтовики, возвратившиеся в родные чаромские края, включилась в активную колхозную работу. А когда в сельском Совете ей предложили еще и должность технички в Назаровской начальной школе, она не отказалась. Так многие годы и работала за двоих: в колхозе и в школе. Вставала задолго до рассвета, чтобы натопить печи, вымыть полы, создать уют и чистоту школьникам, а потом успевала вместе с народом вовремя выйти по наряду бригадира в поле.
Сейчас давно она на заслуженном отдыхе, но в страдную пору не остается в стороне от общеколхозных дел и забот. Когда начинается уборка льна, её можно в любую погоду увидеть в поле среди других тружениц.
Моя военная биография
Когда мне исполнилось 17 лет, меня призвали на службу в армию и предложили учиться в Ленинградском военном медицинском училище.
В 1941 году за 5 дней (17 июня) до начала войны нас подняли по тревоге в 3 часа ночи, построили и зачитали приказ Наркома о присвоении нам воинских званий «лейтенантов медицинской службы» и вручили предписания явиться к месту службы.
Мне повезло. Меня вместе с моим другом по училищу Иваном Комаровым направили в 5 танковую дивизию, в город Алитус на реке Неман. Но служить вместе с Иваном мне не пришлось. На второй день его по приказу командировали в Ленинград сопровождать туда семью командира дивизии. Оттуда он уже не вернулся.
Началась война.
22 июня 1941 года в 4 часа 20 минут утра немецкая авиация нанесла несколько бомбовых ударов по городку, в котором размещалась дивизия. Удар не нанес значительного урона. КП дивизии, медицинский пункт за два дня до войны были передислоцированы на восточный берег Немана, боеспособные танки, артиллерия были выдвинуты в направлении предполагаемого движения войск противника. Бой был непродолжительный, силы были неравны. К нам в медсанбат привезли несколько раненых.
Эвакуации их поручили мне. С помощью двух санинструкторов установили шест с флагом Красного креста. Удирающие от фронта машины, охотно останавливались. Раненые солдаты служили им надежным пропуском. Я уезжал вечером, когда ни на КП, ни в медсанбате не осталось ни одного человека. Вместе с санинструктором подожгли палатки, имущество, сваленное в кучу и побежали ловить попутную машину. Удалось остановить военторговскую машину. Они всю дорогу кормили нас конфетами. Другого у них ничего не было. В Минск приехали вечером. Пообедал или поужинал в ресторане и пошел искать пристанище для ночлега. Вижу укромный дворик, в нем стоит санитарная машина, в ней находились водитель, зубной врач, выполнявшая обязанности начальника санитарной службы дивизии, т.е. медсанбата, зубной техник. Они приняли меня в свою компанию и дали мне шинель т.к. свою шинель я сжег вместе со всем имуществом.
Утром встали в лесу на обочине Варшавского шоссе и постепенно встречать и вбирать в свою компанию подразделения дивизии. На другой день в нашу команду попал командир батальона капитан Веденеев раненый, но рана неглубокая. Снаряд задел по коже спины и содрал лоскут кожи. Такая рана страшно сильно болит и пока, я перевязывал, он матерился, я думал, что он меня убьет. Ничего обошлось.
Три дня добирались до Ельни, здесь мы расстались с капитаном и еще через 2 дня добрались до Калуги, до пункта расформирования дивизии.
После этого наступил новый этап моей жизни.
Меня направили в госпиталь – лагерь 2368, который базировался в пригороде города Вязьмы. В связи с наступлением немцев госпиталь перебросили в г. Конурово Калужской области.
Командование госпиталем поручили мне, не лечебную, а организационную работу. Я занимался эвакуацией раненых из госпиталя, находящегося на Варшавском шоссе. На третий день этой работы меня контузило. Когда меня привезли в госпиталь, он уже собирался к эвакуации в Пензу. Все врачи и женский персонал госпиталя уезжали автобусами. Мужчины собрались в Малый Ярославец, чтобы там погрузить все госпитальное оборудование. В отношении меня было дано распоряжение поместить меня в госпиталь в Москве.
Стояла золотая осень. Ехали мы на лошадях. По пути сделали одну ночевку. Ее нам обеспечили гостеприимные крестьяне. Через два дня погрузились в поезд на станции Малый Ярославец.
В Москве я отказался от госпитализации, и со всем медицинским персоналом отправился в Пензу. Прибыли туда в первых числах ноября, а врачебный отряд прибыл только через две недели. Люди были страшно измучены тамбовским и пензенским бездорожьем.
В конце месяца нас выдвинули в Подмосковье, где развертывались бои, но нас в работу не включили. Наши вагоны покрутились вокруг Москвы и в конце декабря нас перебросили в Ярославль. Там формировалась2-я ударная армия, которой предназначался прорыв блокады Ленинграда.
Руководил эвакуацией раненых 2-й ударной армии полевой эвакопункт 203. Располагался он, как и штаб Волховского фронта в Малой Вишере.
Когда я прибыл в ПЭП, 2-я ударная армия находилась в окружении. В Малой Вишере скопилось много раненых. Мне было поручено, в течение дня раздобыть 20 вагонов, сформировать команду, получить на складе необходимое оборудование и продукты питания для команды, а в 18 часов подать летучку под погрузку. В 20 вагонов втиснули более 500 раненых и отправились в Боровичи, в которых располагалась госпитальная база почти всего Волховского фронта. Утром следующего дня благополучно прибыли в Боровичи. После разгрузки нас и весь инвентарь, вагоны тщательно продезинфицировали, ведя борьбу с сыпным тифом. Тогда в стране с этим было неблагополучно.
Стратегическая цель Волховского фронта прорвать блокаду Ленинграда на этом участке оказалась бесперспективной. Летом 1942 года войска этого фронта начали перебрасывать на правый фланг, в район МГА, Жихарево, Кобоны. Наш штаб и наши летучки передислоцировались на правый фланг в Волховстрой, Жихарево, Кобоны.
Раненых стали эвакуировать в Бокситогорск, Мыслино, Череповец.
Летом бои совершенно прекратились. Нас перебросили по Мурманской железной дороге на станцию Лунгачи. Там была одна интересная особенность. В пяти км от города, на берегу Ладожского озера был небольшой населенный пункт. К нему от Лунгачей шла железнодорожная ветка до Ладожского озера, расстояние 5 км. Каждый день из этого пункта выходил паровоз с одним вагоном- цистерной с живой рыбой, ладожский язь, и везли эту рыбу для Кремля.
Летом, благодаря прорыву блокады, путь вдоль Ладожского озера от Кобон до Шлиссельбурга расширился, была проложена железная дорога.
Раненых мы стали возить по берегу Ладожского озера. Все грузы и раненых, учитывая близость фронта, возили ночью, а порожняк днем. Не смотря на это, мы часто попадали под обстрел, особенно на станции Шлиссельбург (ныне Петрокрепость). Зимой наши перевозки раненых закончились. 2 ударная армия, которую мы обслуживали, была переброшена на Ораниембауманский пятачок. В связи с этим моя служба резко изменилась. Я оказался в резерве санитарного отдела армии.
В один прекрасный день за медиками, находящимися в резерве, приехали «покупатели». Одна из покупательниц, женщина средних лет (старше меня на 12 лет), выбрала меня. Выбор оказался роковым – на всю оставшуюся жизнь. Война нас повенчала. Мы совместно прожили с ней 48 лет. Теперь, когда уже её нет в живых, я каждый день с тоской смотрю на ее портрет.
Поступил я на службу в Отдельный моторизованный понтонный батальон. Батальон занимался переправой войск через водные рубежи.
Служил я в этом батальоне с марта 1943 года по июнь 1946 года.
Помогали войскам наводить переправу через реку Великую в районе Пскова, через несколько рек на Карельском перешейке. Осенью батальон перебросили в Эстонию. Там форсировали реку Эмба и Иэги. Из Эстонии батальон перебросили в Венгрию. Участвовали в наведении переправы через реку Дунай на правом фланге от Будапешта.
Потом наводили понтонные мосты через реки в Венгрии и Словакии.
Закончил войну западнее Братиславы и Вены.
В 1946 году меня по болезни демобилизовали в связи с плевритом, полученным под Псковом. Врачи рекомендовали поехать в сухой жаркий климат.
Я сошелся с батальонным врачом Марией Федоровной Исуповой и мы поехали в Таджикистан в Вахшскую долину. Ее назначили заведующей сельской больницей, меня фельдшером.
Вот так и закончилась моя военная биография.
Награжден медалями «За оборону Ленинграда», « За взятие Будапешта», «За Победу на Германией в Великой Отечественной войне».
Так закончилась военная автобиография Жгутова Михаила Ивановича.
И продолжилась его послевоенная жизнь, в Таджикистане, который стал для него родным домом.
Не только он, но и тысячи таких же, как он, участников войны, проживавших в союзных республиках, не думали, что будет обречен на гибель могучий и нерушимый Советский Союз.
Это был сокрушающий удар по судьбам таких людей, как мой дядюшка.
Дочь Наталья с мужем Геннадием и малолетними детьми первыми выехали из родного Душанбе и приютились в пос. Кромы, Орловской области.
Его сын Евгений с женой Людмилой и со своим семейством ,с мытарствами, перебрались в Рязанскую область.
Вот он, схоронив в Душанбе свою жену Марию Федоровну, последние годы жизни и мыкался между ними.
При этом, ему ещё пришлось упорно доказывать местным властям новой России, что он её гражданин, вынужденный переселенец-беженец и участник Великой Отечественной войны.
Через несколько лет, его внук Андрей трагически погиб. Не на много пережили дядюшку его сын Евгений и невестка Людмила.
Съела их жизнь на чужой сторонушке.
В нашем мире, увы, выживает только сильнейший.
Я, о котором, в этом родовом древе Жгутовых, есть лишь упоминание, связанное пуповиной с моей матерью Жгутовой Елизаветой, очень благодарен дяде Мише, тете Марусе, Евгению и Наташе.
Я был принят ими в их семью и жил среди них, как равный им. Они существенным образом повлияли на мою жизненную судьбу.
Но по большому счету, только потому, что мать ушла вместе с дядюшкой добровольцем на фронт, а деревенский парень Костя оказался не очень смелым и настойчивым в своей любви к моей матери, и появился на свет божий я, с фамилией ЖГУТОВ и деревенским прозвищем «ТРОФЕЙНЫЙ».
Но не надо СУДЬБУ гневить. Каждый год, посещая могилы своей бабушки Анны и матери, которые покоятся на кладбище рядом с их родной деревней Демино, я всегда разговариваю с ними и вспоминаю всё, о чем рассказала эта ожившая рукопись.
Чтите своих предков, а иначе прошлое плюнет вам в спину.
Свободное копирование
