Нa другой день рано утром в бараке появляются офицеры. Руководит ими незнакомый капитан. Нас всех поднимают, строят поспешно, даже как-то лихорадочно. В открытые двери врывается холодный пар. Нас пересчитывают, перекликают, ставят, переставляют, тасуют, как карты. Набирают команды «МЦ», «сорок один» и еще какие-то с непонятными названиями. Офицеры бегают, снуют между нами, кричат на нас, ругаются между собой. Две недели мы были предоставлены сами себе, а теперь начальство навалилось — спасу нет! Все происходит в нервном накале.
— Выходи!
Первые плотные косяки людей исчезают в белых клубах пара. — Быстрей! Быстрей! — кричит капитан.
— Товарищ капитан! — обращается к главному один из офицеров. — Там один не слезает с нар, говорит, больной…
— Так дайте ему по морде, чтоб выздоровел! — взрывается капитан. — Стащите его с нар немедленно!
Двое офицеров бросаются исполнять приказ и стаскивают сверху высокого парня в светлой ушанке. Я узнаю его — это он кашляет все ночи напролет, а сейчас он белее своей ушанки, только два ярких пятна краснеют на лице. Он стоит, шатаясь, перед капитаном, офицеры поддерживают его, чтоб не упал. Он заходится в кашле.
Мы выходим из дверей. После полутьмы барака белый cнег слепит глаза.
— Куда ведут?
— В роту ведут, в роту! — весело отвечает Жаров, оказавшийся в одном взводе со мной. — В часть ведут. Конец распреду!
— Отставить разговоры!
В часть. Хоть бы уже осесть где-то. Хоть бы уже перестали гонять по всяким дырам и распредам! Ну до того надоело!
На этот раз мои пожелания сбываются: следующие пять месяцев мне будет суждено провести здесь, в городе Канаше Чувашской АССР.
Нас размещают в грязно-белом трехэтажном здании бывшей школы, снова перетасовывают и наконец формируют из нас четвертую автоматную роту. Состав: подавляющее большинство — украинцы из оккупированных областей, остальные — чуваши, мордвины и русские. Я попадаю в первый взвод, куда отбирают самых рослых, и начинается нормальная армейская жизнь, о которой я так тосковал: порядок, дисциплина и справедливость…