Угоры - 5

Из дневника М. С. Разумовской

30 августа 1943 года. К сожалению, не всё было розово в нашей коллективной жизни. Мне пришлось столкнуться с фактом детской зависти и детской жестокости.

Пределом мечтаний детей всегда была работа на кухне. Зная это, я старалась пропустить через кухню весь мой отряд. Однажды я отправила на кухню Иру Синельникову, синеглазую, тихую, всегда грустную девочку. Она была замкнута, неразговорчива, не сумела, как другие, сблизиться с кем-нибудь, найти себе подругу. На следующий день я встретила Иру бледной, с распухшим носом и заплаканными глазами. На вопрос, что с ней, она тихим голосом попросила меня снять ее с кухонной работы. На вопрос о причине отказа не ответила и ушла, так ничего и не объяснив. Вечером я пошла к ней поговорить на эту тему и, поднимаясь по лестнице, услышала чей-то плач. Оборачиваюсь и вижу Нину Николаеву, которая работала вместе с Ирой на кухне.

— Что с тобой? О чем слезы?

— Боюсь идти спать. Меня тоже будут бить, как били Иру… — Как бить? За что? Кто бил? Ну-ка рассказывай!

Молчит.

Тогда я поднялась в спальню девочек и там очень быстро узнала обо всем происшедшем. Организовала избиение Ляля Спажева, маленькая юркая девочка, очень активная, оказывавшаяся всегда в центре детских игр, ссор и разборок. Подговорив девчонок заранее, она крикнула ночью «Полундра!», после чего целая группа накинула одеяло на спящую Иру и начала ее избивать.

На другой день был собран совет детского дома и все участники заговора. Все девочки, принимавшие участие в этом гнусном деле, плакали, изображали себя жертвами и валили вину друг на друга. Одна Ляля была относительно спокойна и членораздельно отвечала на вопросы. На главный вопрос, почему били, ответ был:

— Били, потому что все били.

Совет детдома постановил: всех, кто избивал, изолировать от коллектива. Их на время рассадили в баню, на колокольню, в отдельные комнаты. Лялю Спажеву постановили исключить из пионеров, а также из воспитанников детдома и временно перевести ее на работу няни в дошкольной группе. Она приняла это решение внешне спокойно и вечером переселилась из церкви в дом с дошколятами. Прошло около двух недель. Девочка сильно изменилась. На работе она не уставала, но изгнание из детского коллектива далось ей не просто. Из бойкой задиры она превратилась в какое-то жалкое существо, замкнулась в себе, ходила с опущенной головой.

Мне захотелось помочь ей. В конце концов в чем состояла наша главная задача? Вернуть к жизни ребят, которым война и блокада жестоко переломали личные судьбы. Мы теперь в равной мере несли ответственность за всех детей — добрых и злых, легких и трудных. Надо было готовить их к будущей жизни, и от нас, от нашей гибкости, ума, нравственных качеств зависело, с каким багажом они покинут детский дом: с запасом злобы и обиды или с добром, с пониманием нашей реакции на их дела, с ощущением справедливости как общего климата детского дома.

Надо было возвращать Лялю в детский коллектив. Но куда? Возвратить в ее же третий отряд? Я боялась рецидива. Поэтому я решила перевести в четвертый отряд, взять к себе.

Я надеялась, что устоявшийся климат моего отряда, в котором ей было бы невозможно верховодить, повлияет на нее хорошо.

После серьезных бесед и получения согласия сторон (Ольга Александровна, вопреки моему ожиданию, сразу согласилась, а ребят пришлось уговаривать) Ляля под мою диктовку написала заявление на имя директора и в адрес совета детдома и в эту ночь спала уже в общей спальне.

Когда я пошла проверить, как она устроилась, она внезапно бросилась мне на шею и заплакала. С тех пор она явно переменилась. Стала спокойной, деятельной, слушалась меня с первого слова и приходила ко мне со всеми своим проблемами.

Неожиданные взрывы настроений, необъяснимые поступки блокадных детей часто ставили меня в тупик.

Однажды после переезда нашего отряда в сельсовет, за мной прибежали взволнованные Витька Шерстюк и Юра Шумелин. Из их слов я поняла, что Виктор ударил Лялю по голове, и Ляля умирает.

Я бросилась бежать в сельсовет, проклиная себя за свою короткую отлучку. Ляля лежала бледная, неподвижная и почти без пульса. На темени — большая шишка. По дороге я к счастью встретила медсестру, и она побежала в изолятор за камфарой.

Укол подействовал почти сразу. Бледность сошла, и Ляля заснула.

Этот случай показал, что ребят никогда нельзя оставлять одних.

Я стала искать виновника происшествия. Ребята, оказывается, выгнали его на улицу. Поздно вечером он вернулся. Испуганный, взъерошенный, приготовившийся к крику, нападениям, обвинениям. Я выгнала любопытных и спокойно предложила ему сначала поужинать, а потом поговорить.

Реакция оказалась настолько же неожиданной, насколько бурной. Он разрыдался и заявил, что не хочет жить. «Отпустите меня добром, я все равно убегу, куда глаза глядят…».

Я сидела молча, ожидая, когда закончится эта истерика. Разговор, упреки, обвинения или нравоучения в этот момент были бессмысленны, бесполезны. Я предложила ему попытаться уснуть и перенесла разговор на другой день.

Драки, обиды, выяснения отношений вообще характерны для эмоциональных и реактивных от природы детей. У наших детей все эти качества были особенно обострены.