Надя Каштелян
В поезде нас кормили хорошо, только мне было все не наесться. Только и думалось, как дожить от завтрака до обеда, от обеда до ужина.
Когда приехали в Кобону, нас кормили, но мне показалось, мало. Я пошла в соседний огород, нашла там за сараем много лебеды, рвала ее и ела до сытости. Там же на Ладоге, у меня украли чемодан со всеми моими вещами.
Когда мы потом приехали в Угоры, пошли в деревню и поменяли наши чистые школьные тетрадки и блокнотики на картошку. Хозяйка нам наварила, поставила на стол целый большой чугун с картошкой, и мы всю эту картошку съели прямо с шелухой.
Из дневника М. С. Разумовской
Весь день в лихорадке и сутолоке беспрерывной работы, а вечером старших ребят разместили по каким-то домам: улеглись вповалку на полу, положив под голову рюкзаки или вещмешки.
Ранним утром следующего дня началась погрузка в эшелон дальнего следования, который должен был везти нас далеко на восток, в безопасный район России.
Грузили лихорадочно быстро, тюки просто кидали в тамбуры вагонов. Состав двинулся. Сначала медленно, потом, набирая скорость.
Началось растаскивание вещей по вагонам и размещение их под полками, на полках и на полу. Мы распороли тюки с матрасами, и вагон приобрел почти жилой вид. Скоро все дети, измученные обилием впечатлений и кратковременными ночевкам, крепко уснули, и даже к еде их невозможно было разбудить.
Ехали без комфорта. На нижних полках спали по два человека. На полу, на тюках между полками спал еще один. Когда ночью вдруг раздавались вопли, это означало, что слезавшие с верхних полок наступили на спящего на полу.
Лев Разумовский
Кобона. Эвакопункт. Поздний вечер. Я иду искать маму. Огромное помещение бывшей церкви битком набито сотнями детей. В церкви полутемно. Слабые огоньки коптилок и редких свечей выхватывают из полутьмы фрагменты полуциркульных сводов, лица и отдельные фигуры взрослых из копошащейся, плачущей, гудящей массы детей, лежащих вповалку на всей площади внутреннего зала церкви. Здесь скопилось сразу несколько детских домов, выехавших из Ленинграда. В размещении детей, видимо, существует определенный порядок, но на первый взгляд это все равно огромное скопище. Этот детский муравейник вызывает чувство щемящей тоски, тревоги…
Еще у входа я замечаю маму, которая с растерянным и горестным видом с трудом передвигается между плотно лежащими телами своих малышей. Мама наклоняется то к одному, то к другому, что-то им говорит, поправляет одежонку.
Я издали машу ей рукой и, осторожно ступая через детские тела, пытаюсь пробраться к ней. Сначала я продвигаюсь успешно, но чем дальше, тем труднее становится найти пустое место, чтобы поставить ногу. Шагах в пяти-шести от нее я останавливаюсь. Дальше — сплошные тела, пройти невозможно. Мама протягивает мне кружку с водой — это большая ценность, я очень хочу пить, но дотянуться до кружки не могу. Мы перекликаемся с ней на расстоянии. Я сообщаю ей последние новости и спрашиваю, где и как она собирается ночевать.
— О чем ты говоришь? — устало машет мне рукой мама, и я ухожу, оставляя ее в тревоге и озабоченности.
Тяжелый смрад, исходящий от поносящих детей, преследует меня до выхода. Июльская ночь встречает прохладой, ветерком и приносит облегчение.
Свободное копирование
