Ксения Николаевна Галчёнкова
Когда началась война, я училась на втором курсе исторического факультета в институте Герцена. Скоро нас послали рыть окопы, а в конце сентября институт эвакуировался. Я осталась в Ленинграде.
Рядом с моим домом на Апраксином переулке был детский сад, которым заведовала Ольга Александровна Саренок. Я поступила туда работать сменным воспитателем. Шла на работу в три часа дня, когда было светло, а возвращалась в десять, в кромешной тьме. Идешь наощупь, ни один фонарь не светит, ни одно окошко не горит. Спотыкаешься о тела покойников, которых выносили из домов, как только стемнеет — днем стеснялись.
Город находился на военном положении, и ночью ходить было запрещено. Однажды Ольга Александровна и завхоз по какому-то делу шли по ночной улице в детсад. Раздался гул самолета.
— Бежим! — закричала Ольга Александровна, — он сейчас бомбу сбросит! Только они успели вбежать в бомбоубежище, как взорвалась бомба. Детсад располагался на первом этаже окнами во двор-колодец. В этот двор и упала бомба, высадив все окна и рамы.
Став директором детского дома, Ольга Александровна позвала работать в нем меня и других работников из 13-ой школы: сестер Роговых и Люсю Чидину. Мать Люси умерла, а отец очень боялся за Люсю и надеялся на ее отъезд с детским домом. Вслед за мной на работу пришли моя сестра Лена и мама Лидия Павловна, на должность бухгалтера.
Во время очистки здания мы выкинули множество грязных смерзшихся матрасов и наткнулись на три трупа. У одного нашли документы и сдали их в милицию, трупы вынесли на улицу. Там их подбирали особые бригады и увозили на Пискаревку.
Когда детдом заполнился детьми, часть из них мы начали готовить к эвакуации. Среди детей были такие слабые, что эвакуировать их было невозможно. Мы решились пойти на отбор. Устроили испытание, возможное в тех условиях: ставили ребенка у стенки комнаты и предлагали пройти до другой стенки. Если ребенок нормально преодолевал это расстояние, мы оставляли его в списках на эвакуацию. Если же он несколько раз падал или вообще не доходил до стенки, мы его оставляли в детдоме, чтобы подправить и подготовить к следующей отправке.
Как-то во время нашего испытания явились две тетки из исполкома. Стали шуметь:
— Как это вы делаете? Так нельзя!
Мы говорим:
— Дайте на каждого ребенка по сопровождающему, вот и будет, как надо!
Разве мы были неправы? Время было такое! Когда нас на Финляндский вокзал привезли, только мы к вагонам — сирена! Бомбежка! А у нас двадцать детей. Мы все бегом в бомбоубежище вместе с ними. Потом вернулись, стали их в вагоны сажать, каждого на руки берешь и подаешь в тамбур, а там перехватывают. А что бы мы делали со слабенькими? Их бы не уберегли и других потеряли.
Дети, присланные нам РОНО, иногда умирали прямо в канцелярии во время оформления документов. Так, однажды доставили нам девочку, страшно худую. Начали записывать какие-то сведения о ней, а моя Лена говорит:
— Зря пишем, она сейчас умрет
И эта девочка действительно умерла минут через пятнадцать.
У меня был такой случай. Я дежурила ночью в детдоме, устала до смерти и прилегла на ближайшую кровать рядом с ребенком.
И сразу провалилась, уснула. Чувствую, меня нянька тормошит:
— Ксеня! Вставай!
Я спросонок:
— Что такое? Зачем будишь?
Она:
— Вставай! Павлик Миронов умер.
— Ну и что? Завтра разберемся.
— Так он рядом с тобой лежит!
Свободное копирование
