2 октября . Вчера Седов ездил в первый раз на собаках далеко на съемку. Сегодня прекрасная погода, легкий морозец 20–22 °C. Солнце в кругах. Утром я вышел на работу. Солнце и в полдень стоит уже низко, его косые лучи могут только освещать, а не греть. И освещают-то не все. Только отвесные берега и склоны получают прямые лучи, вся же площадь льда в заливе подернута скользящим светом. В десятом часу в это время года здесь первые лучи солнца. Такелаж, паруса, вывешенные на просушку, мачты «Фоки» — все горело оранжевым огнем и бросало резкую тень на береговой откос, когда я начал подниматься в гору.
Подъем стал нелегок; снег крепко прибит последними бурями; приходится выбивать ступени лыжной палкой, если не хочешь съехать вниз. На верху обрыва дорогу преграждает лавина снега, нависшая грибом — нужно, как кроту, прокапывать лаз. Как хорошо вверху!
Вся бухта с «Фокой» как на ладони. Люди копошатся. У метеорологической станции в двухстах метрах от «Фоки» наблюдатель, — он обходит будки. Черной ниточкой ползет по снегу нарта Седова и крошкой-мушкой движется у Столбового наш геолог — пошел добывать ископаемых.
С пяти часов прекрасное северное сияние; его увидал Седов, вышедший взять секстаном несколько высот Марса.
Началось серебристо-голубой полосой на северо-западе. Она поплыла по небу, поднимаясь, разгораясь и изменяясь. Вот изогнутая лента, а вот тончайший занавес из света. Он торжественно плывет, пересекая звездные пути, то растет, то тает, то загорится на сгибе зеленым лучом, то сверкнет тонкими яркими нитями на несколько мгновений, то соберется частыми складками в самый зенит и развернется от горизонта до горизонта. Следишь за всеми превращениями и не заметишь сразу: в другой части неба — новое пятно. Оно быстро растет и пухнет и как-то сразу оказывается не пятном, а таким же занавесом. Плывут рядом. Темное небо, тишина ненарушимая, неземная. Поднимаются в вышину мачты: они — нечто реальное, действительность, их можно осязать. Но то, на чем они рисуются, то — сказка, сон с чудесными превращениями. Загадка, наваждение! И бесполезно писать красками — изделиями человеческих рук эти сонные грезы земли. Видевшим эти чудеса ничто не прибавится, а незнакомым покажется картина такой же чуждой и непонятной, как пейзаж с чужой планеты, как страница поэзии селенитов.
Сияние длилось часы. Я долго стоял, мерз, рисовал. Но нужно же когда-нибудь уйти! Только собрался — небо опять загорелось. Одна из занавесей стала вбирать в себя все остальные, как речная стежь тянет к себе береговые струи. Собрав свет воедино, занавес начал пляску между звезд. Родилось представление, что в голубом эфире кто-то трясет огромную ленту, или вымпел, а он чудесным дрожанием мнется, расправляется и играет разноцветно. Только верхняя часть по-прежнему серебряно-голуба, вся остальная ткань из золота, а нижний край оторочен пурпуром. Еще мгновение, вымпела нет, он собрался в зените густыми складками и брызнул книзу снопами огней, оранжевых, красных, зеленых. Чудесный, волшебный фейерверк! Потом потухло все. И снова загорелась лента, другая, третья. Всю долгую ночь играли сполохи, небо то потухало, то разгоралось. Лед и снег отражали свет, темнели, светлели, потухали совсем, как будто кто-то неведомый навел прожектор и убрал его прочь, не находя ничего в этой пустыне».
Свободное копирование
