7
Пока, полагая, что «события на площади» всего лишь рецедив прошлого, все мы захлебывались от радостных перемен: гласность, у руля государства — новые люди, грядут большие, долгожданные перемены...
Демократия... «Новое мышление»... Общечеловеческие ценности... После затхлой, душной атмосферы прежних лет воздух наполнился озоном. По утрам я бегал в киоск Союзпечати, который находился на ближнем базарчике, — за газетами, по понедельникам — за «Московскими новостями», тогдашним газетным лидером. Если центральную прессу не заставал, ее уже раскупили — обходил соседние киоски, звонил по телефону друзьям и знакомым, чтобы узнать последние, свежайшие сведения о происходящем — в Москве, да и не только там...
В марте 1987 года случилось невероятное: «Казахстанская правда», орган ЦК КПК, опубликовала статью «Сколько веревочке не виться...» — и не за чьей-либо подписью, а от имени КазТАГа. Статья была посвящена Вячеславу Владимирову. «Что помогало ему с легкостью необыкновенной открывать двери издательств, а заодно и дверцы денежных касс? — говорилось в ней. — Какое волшебное слово знал этот рядовой член Союза писателей?.. Ведь сама мысль о возможности редактировать произведения В.Владимирова считалась почти кощунственной... Магия здесь ни при чем. Гораздо более гипнотизирующим средством воздействия на любого редактора была должность автора — «помощник первого секретаря ЦК Компартии Казахстана»... Справедливости ради надо заметить, что многие писатели смело давали оценку низкому уровню его произведений. Но во времена всесилия В.Владимирова таким рецензентам не поздоровилось. Так была освобождена от обязанностей председателя совета по русской литературе Г.Черноголовина. В.Мироглов, без объяснения причин, был освобожден от занимаемой должности в журнале «Простор». Прямому шельмованию подвергались казахстанские писатели Ю.Герт, Ф.Чирва, А.Дубицкий, Т.Мадзигон...» Заканчивалась статья словами о том, что «время обновления, время оздоровляющих перемен ставит решительный заслон любым проявлениям...», по каковой причине В.Владимиров исключен из членов КПСС.
Конечно, статейка эта — мелочь, в особенности на фоне масштабных, совершавшихся в центре событий, но — мелочь многозначительная...
Гласность... Демократия... Разоблачения... Реабилитации...
Наконец-то Александр Лазаревич Жовтис, да и все мы, осуществили давнюю мечту: в «Просторе» был опубликован роман Анны Борисовны Никольской «Театр». Это был роман о лагере, о лагерниках, о той высоте духа, которую не утратила русская интеллигенция даже в сталинских застенках. Она не дождалась публикации, умерла несколько лет назад, сделав Жовтиса своим душеприказчиком, — маленькая, сухонькая, с острым, проницательным взглядом, «смолянка», то есть воспитанница Института благородных девиц в Смольном, после убийства Кирова высланная из Ленинграда и затем, подобно сотням тысяч, брошенная за колючую проволоку...
Мы печатали превосходно написанный «Театр», а в Москве, в четырех номерах «Нового мира» публиковали «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, а в «Октябре» начинали печатать многострадальный роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», конфискованный кегебешниками прямо из сейфа журнала «Знамя» двадцать восемь лет назад, в 1961 году... На экранах столичных кинотеатров появился фильм Абуладзе «Покаяние» — антисталинский, антикультовский, анти — какой хотите, а у нас, в Казахстане, наконец-то воскресли стихи Магжана Жумабаева, замечательного поэта, брошенного в 1929 году в карельские лагеря, а впоследствии расстрелянного. Он погиб, но стихи его жили все эти годы, их переписывали, передавали из рук в руки, клали на музыку, пели, то ли не помня уже, кому они принадлежат, то ли намеренно держа в тайне имя автора...
Туча к туче, черная, как вакса,
Гром гремит, вселяя страх: молчи!
Небосвод пригнулся и напрягся,
Хлещут воздух молнии-бичи...
Плыли тучи и дожди стучали,
А теперь иная полоса.
Если мы устали от печали,
Душу просветляют небеса...
В Алма-Ату приехал на несколько дней Жаик Кагенович Бектуров — когда-то мы работали в Карагандинском отделении Союза писателей, я писал «Кто, если не ты?..», он — мемуарный роман о лагерях... И вот теперь этот роман под названием «Клеймо» затребовал казахский журнал «Жулдыз», намереваясь печатать... Бектурову было уже хорошо за семьдесят, он приехал в Алма-Ату после больницы, в которой отлежал четыре месяца, но в глазах его, успевших порядком потускнеть, как сквозь туман просвечивали горячие, счастливые огоньки...
А в Джезказгане — Юрий Грунин, попавший в немецкий плен в 18 лет, освобожденный англичанами, не оставшийся, поддавшись уговорам, на Западе, вернувшийся на родину, где получил свои десять лет... Он прислал мне вышедший в Москве сборник «Средь других имен», где между стихов репрессированных поэтов — Павла Васильева, Варлама Шаламова, Анатолия Жигулина, Николая Заболоцкого, Александра Чижевского, Юрия Домбровского — были и его стихи. «Юрию Герту в день его шестидесятилетия. Вспоминай иногда обо мне! Твой меньшой семидесятилетний собрат Юрий Грунин. 7 февраля 1991 года. Джезказган» — значилось на титульной странице.
ОДНОНАРНИКУ
Попраны и совесть, и свобода.
Нас загнали в беспредельный мрак.
Ты сегодня «сын врага народа»,
Я из плена, то есть тоже враг.
Я не знал того, что нас так много
И что здесь хоронят без гробов.
Я не знал, как широка дорога
В этот мир голодных и рабов.
Много нас, усталых, но упрямых.
Много нас, растоптанных в пыли.
Жизнь есть жизнь, мой друг Камил Икрамов.
Лагеря Сибири — соль земли.
1947 год
ДЕНЬ ПОХОРОН СТАЛИНА
Над городом воют сирены.
Над городом стелется дым.
Устав от работы, смиренно
Под стражей без шапок стоим.
Застыла в молчании вечность.
Молчит напряженно конвой.
И холодно, в общем, конечно,
С остриженною головой.
Все, кроме сирен, замолчало.
Молчит в автоматах свинец.
А завтра — все снова сначала?
А где же какой-то конец?
Над городом — в трауре флаги.
В душе — ни слезы, ни огня.
Молчит затаившийся лагерь
В преддверии нового дня.
1953 год.
Наум Коржавин приехал из Америки — «в отпуск»! И выступает в Москве, читает стихи! В «Библиотечке «Огонька» вышла его книжка — вторая в России после 1963 года, подаренной нам с Аней еще Караганде! 25 лет назад!.. И мы едем в Москву, чтобы повидаться Наумом, достаем билеты в Дом архитектора, где он выступает, забираемся на сцену, подходим к нему — удивление, объятия, все как будто было недавно, чуть ли не вчера!
Руфь Тамарина, сокровенный наш друг, принимается за мемуары которые решила назвать «Щепка в потоке»... Мы с Аней спорим нею: какая же она «щепка»? Нет, нет... «Лес рубят — щепки летят»... Не щепки — головы, жизни летели... — «Нет, — возражает она, щепки... Да, именно — щепки...»
О Господи!.. Замордованная, изувеченная страна... И вдруг — демократия, гласность, свобода... Горбачев возвращает Сахарова в Москву... Галич поет по радио... В Москве идет Съезд Советов, транслируемый телевидением на всю страну... Да, Карабах... Да, Сумгаит... Да, Тбилиси... Тут много темного, неясного... Но идет борьба, борьба в открытую, и надо поддержать новые, свежие силы, поддержать Горбачева, несмотря на его недостатки, срывы, вроде того, что произошло у него на Съезде с Сахаровым...
Я думал о дяде Илье, расстрелянном в 1939-м, о тете Вере, по моему настоянию написавшей о своей лагерной судьбе и не дожившей до перестройки... Горько было вспоминать о совершавшихся в прошлом трагедиях, о загубленных жизнях... Слабым для меня утешением было то, что в годы «нового мышления» и восстановления «общечеловеческих ценностей»(слова эти повторялись, как заклятие) появились под одной обложкой две мои вещи: «Приговор» — о вызревающих в молодых душах фашистских тенденциях — и пролежавший в моем столе 21 год «Лабиринт», словно вынырнувший из другой эпохи, состарившийся, контрастирующий с новыми временами... Однако мне было в чем-то приятно то, что Толмачев, наш главный редактор, отказался печатать его в журнале: значит, «Лабиринт» еще не вполне умер, он живой...
Не только мной — всеми, казалось, владело опьянение свободой, гласностью, Бог знает чем еще, какие-то необозримые, во все стороны открывшиеся горизонты влекли нас, мы вглядывались в дальнюю даль, как обозначил свою поэму в пятидесятых годах Твардовский, и верили, и не верили себе, не могли поверить...
Свободное копирование
