15.
«Возмездие» — не то слово... Оно слишком тяжеловесно, слишком исполнено грозы и гнева... Все обстояло гораздо скромнее. Возмездие... О каком возмездии можно было говорить, когда речь шла о тысячах, сотнях тысяч, миллионах убитых, расстрелянных, замордованных в лагерях, брошенных в жерло войны самонадеянным и недальновидным диктатором?.. И все-таки, все-таки... Здесь, в Караганде, мною владело в какой-то мере именно это чувство. Я думал не о Сталине, а о системе, кровавой, бесчеловечной, которая оправдывала любые средства якобы для достижения сияющей в будущем цели... «Система» в романе была уменьшена до масштабов школы, но школа в миниатюре соответствовала, да и не могла не соответствовать системе. Однако самым главным, самым тревожащим и не находившим ответа был вопрос: почему, почему — как в досюльние времена, изображенные Пушкиным, — народ безмолвствовал?..
Но теперь... Теперь народ пробуждался, чтобы осмыслить свою судьбу и не допустить повторения пережитого... В издательство приходило множество писем, их пересылали мне, и я чувствовал себя не одиночкой, не аутсайдером. В самой Караганде шли диспуты — в школах, на предприятиях, туда привозили из магазинов по несколько пачек книг — их раскупали за несколько минут, ко мне тянулась очередь за автографом. Случалось, на роман яростно нападали: зачем очернять прошлое, ведь в нем было много хорошего... В Караганде жили не только бывшие заключенные, их дети, семьи, но и те, кто их держал за колючкой, охранники разных рангов, партработники, служившие «системе» не только за страх, но и за совесть... Им приходилось нелегко. И видя их перекошенные от обиды и злости лица, слыша их то жалкие, то угрожающие аргументы, я испытывал то чувство, которое только так и можно обозначить — отмщение...
А осенью 1964 года в Караганде состоялась декада российского искусства. Не помню, кто тогда к нам приезжал, но гостей было множество, и все именитые, широко известные, вроде поэта Роберта Рождественского, или менее известные, но куда более достойные, вроде Наума Коржавина(Манделя), который, кстати, после тюрьмы и высылки учился в карагандинском техникуме... Заключительный концерт приехавших артистов, а точнее — выступления поэтов и писателей плюс концерт происходили в здании театра. Зал был заполнен до предела, на сцене, как для торжественного собрания, вытянулся длинный, покрытый зеленым сукном стол...
Из вежливости, а может быть в порядке соблюдения формальности Бектуров и я были приглашены занять за ним места. Я поднялся на сцену одним из последних. Но когда я шел к своему месту, в зале вдруг вспыхнули аплодисменты, не умолкавшие несколько минут. Я понимал, они адресованы не мне и не моему роману. Аплодисменты, охватившие зрительный зал, были своего рода протестом и торжеством, и в тот момент я ощущал никогда больше не повторявшуюся слитность с множеством людей, соединенность в пронизавшем столько сердец порыве...
О да, оно было жалким, ничтожным, несоизмеримым с трагической историей страны, но оно, это чувство, было хотя бы в малой степени возмездием, я не могу обозначить его другим, более подходящим словом...
Свободное копирование
