1 мая. Вчера вечером читал Ибсена и писал стихи. Вдруг влажны весенним ветром после суши влетает Галина. Прямо со спортивно эстафеты. Глаза горят. Волосы растрепаны. От нее так и ароматится озоном, свежестью, чем-то молодым, сильным, красивым. Сбивчиво рассказывает об эстафете. Они — ленинцы — первые. Успех. А мне обидно. Я только что вникал в тончайшие мысли Ибсена, искал звучные рифмы... Я мрачнею, молчу, зубы сведены, как судорогой, не разжать.
Она спешит в школу, на вечер, за который отвечает их класс. Выходим вместе. Она спрашивает: «Ты на вечер пойдешь?» — и, получив отрицание, умолкает. «Обиделась», — отмечаю я и молчу, молчу и смотрю в сторону...
Потом я долго брожу по улицам, такое настроение, что хочется плакать, по-детски тря кулаком слезы. Потом пытаюсь переломить настроение, рассуждаю сам с собой о политике, революциях, к 12 часам я уже все блестяще отрепетировал — как и о чем стану говорить, лишь бы встретить ее, выходящую из школы. Я долго хожу поблизости и жду, жду. Наконец — голоса. Идут Гришка, Воронель, Аня, Галина... Я иду за ними, приотстав метров на пятнадцать, иду с полчаса. Потом, у трамвайного кольца, Галина отделяется от остальных и уходит домой. Я догоняю ее и сходу начинаю болтать и смешить. Я веду себя, как величайший эгоист: видимо, разговаривать «для меня» ей уже надоело, да и вообще она устала — она делает со мной небольшой круг на несколько улиц, только тогда я говорю «пора» — и она сознается, что и вправду очень устала. Когда я проводил — с ее разрешения, понятно! — Галину до ее дома, она вдруг спросила:
— Ты мне зачем дал Шахова?
— Как зачем? Он прекрасно разбирает «Фауста»...
— А я думала — намек на то, что я похожа на Вагнера.
— Ты?.. — Я страшно удивился.
...Временами мне кажется, что ночная Волга, Галина, «Вонзай самокритику!» — все это листы и образы какого-то невероятно большого романа, который читать не то чтобы очень интересно, а — попросту необходимо...
Свободное копирование
