Как-то я шел по ул. Кирова и навстречу мне попадается Иван Кузьмич Павлов, тот Павлов, который меня в Магнитке в 1931 г. представлял в горкоме на прием в кандидаты партии, будучи секретарем парторганизации «Востоксантехстроя». Мы стали большими друзьями до самого отъезда моего из Магнитки в 1936 году. Я решил его не заметить и пройти мимо, отвернув в другую сторону голову. Но, буквально, через минуту за моей спиной я услышал возглас: «Анатолий, постой! Постой же, пожалуйста!».
Деваться было некуда. Он меня обнял, мы поцеловались. Я спохватился, кругом народ, центральная улица и говорю ему: — «Знаешь что Ваня, давай я уйду немедленно, ты, наверно, не знаешь, что я заключенный и враг народа, вдруг кто-нибудь увидит нас вместе, тебе сразу будут неприятности». «Ну знаешь что Анатолий, этого я не ожидал. Наплевать мне на разговоры и то, что ты заключенный, я знал еще с 1939 года, когда был в Ленинграде, то заходил к Фае и она мне рассказала всю твою историю. Сейчас же пойдем ко мне домой, я живу здесь, рядом, через два дома. Если ты не пойдешь, то обидишь меня и Тоня будет рада твоему приходу. Время обедать, поэтому я из обкома хожу обедать домой. Обком тоже рядом».
Так я попал к нему на обед. Тоня, его жена, кинулась мне на шею: «Вот это гость, так неожиданно. Дорогой Толик, как я рада, что ты жив!». Вот такая сердечная встреча была оказана мне в этой семье. Ивана Кузьмича в 1937 году, когда он был секретарем парткома мартеновского цеха, перевели в Челябинск секретарем парткома ЧТЗ, а в 1940 г. избрали секретарем тракторо-заводского райкома партии, откуда он ушел на фронт, оставив месячную дочурку. Вернулся с фронта раненным, негодным к продолжению военной службы. Его назначили зав. военным сектором Челябинского обкома партии. Вот почему, как оказалось, он знал почти всех работников УИТЛК. Впоследствии Ивана Кузьмича выбрали зам. председателя Челябинского городского Совета народных депутатов.
Я не переносил, мне были противны люди, просившие конфиденциального разговора со мной, сводившего к намекам об осторожности в разговорах с тем или иным заключенным и даже вольнонаемным и кончавшиеся просьбой устроить их оставления еще на месяц в мастерских.
В их действиях было не доброжелательство, а стремление к облегчению своего положения, сохранить свою жизнь, здоровье любым способом. Это чувство было присуще всем, кто находился за колючей проволокой, но оно проявилось по разному — подленько и красиво, благородно или с достоинством. Ведь в свое время от многих тяжелейших условий, нахождение в тесном соседстве с самыми заядлыми ворами-рецидивистами меня избавило умение хорошо рассказывать литературные произведения, что гарантировало от нападения и издевательства с их стороны.
В Магнитогорской колонии разгула такого рода не было. Режим и порядок поведения поддерживался строго. Отказчиков было очень мало, они появились в дни прибытия в колонию нового этапа. Обычно отказчиков направляли в мастерскую и на мою долю доставалась их обработка и использование.
Свободное копирование
