Щелчок ключа.
Старший ткнул в меня пальцем — «на допрос».
Лихорадочно надеваю полученный в передаче «выходной туалет»: моя любимая белая кофточка, сшитая в Вене, и черная юбка, волосы подвязала тряпочкой. Нэди взволнованно зашептала:
— Держите язык за зубами, что бы ни было.
Коридоры, но не те — мои, а к Абакумову, куда-то запрятанная надежда зазвенела — домой.
Ковры, люстры, тот же знакомый шкаф, за ним дверь, не глядя вижу на столе пирожные, фрукты, еще что-то, Абакумов, как всегда, холеный, загоревший, видимо, из отпуска, сажает на то же место, внимательно, нагло рассматривает.
— Гм… вам тюрьма к лицу, вы похорошели.
Молчу.
— Скажите, а Горбатов действительно вас так любит, я читал его стихи в вашем деле.
— Вам об этом надо спросить у Горбатова.
— Ну зачем же беспокоить человека!
…Борис дома, не арестован…
— А этот генерал Джурич, он тоже был в вас влюблен?
— Это мой поклонник по искусству.
— А кто еще из югославских генералов у вас бывал?
…в деле обо всем этом написано, зачем он спрашивает…
— Почти все учившиеся у нас в академии.
…это опять не допрос… болтовня…
— А о чем вы разговаривали с маршалом во время танца?
— Просто светская беседа.
— Почему вы такая не женственная, не мягкая, будь у вас другой характер, и судьба ваша сложилась бы по-другому…
— Возможно, но я такая, какая есть.
— Ну это же неверно. Вы можете быть и другой…
…в его тоне появилось то, противное, что появляется у мужчин… сдаться… решиться… спастись…
— Другой я быть не могу.
— Я хочу побаловать вас лакомствами…
— Я отвыкла от них.
…он чего-то боится… он нерешителен…
Приказал увести.
В камеру приплелась без сил. Нэди впилась в меня, губами спросила: «Абакумов?»… Когда после отбоя все заснули, услышала шепот Нэди:
— Может быть, все-таки подумаем? Может быть, спастись?
— Не могу. Смогу, когда будет петля на шее.
Свободное копирование
