Допрос.
Отбой. Допрос.
Отбой. Допрос.
— Ваш брат…
Соколов впился в меня глазами.
— Если вам дурно, можете облокотиться на столик.
Я побелела сквозь тюремную белизну.
— Этот ваш брат, он что, летчик?
В руках у Соколова письмо, это одно из фронтовых писем от моего однофамильца-летчика, мы начали переписываться, я молилась за него, чтобы он не погиб, он еще моложе меня, мне было в войну двадцать семь, а ему двадцать три, может быть, мы и были дальними родственниками…
— Нет, это не мой брат. У меня нет братьев, и этот летчик вскоре погиб.
— Помимо любовных писем и стихов, у вас еще и друзей много, мужчин, с кем это у вас переписка по имени Лев РЫ.
— А!.. Это мой школьный товарищ, он сразу же после школы уехал жить в Минск.
…Левушка, мой золотой, дорогой, моя умница, он сам не писал и запрещал мне писать о чем-нибудь серьезном, наши письма похожи на французскую светскую хронику, с анекдотами, с юмором…
— А вы не встречались с этим Львом РЫ за эти годы ни разу?
— Как-то виделись, когда я оказалась в Москве и он приехал из Минска.
— А в студенческие годы вы с ним не встречались?
— Нет.
— А в каком институте он учился?
— Не знаю.
— Тогда ведь многих студентов арестовали за антисоветчину…
Соколов смотрит на меня не отрываясь. Дьявол. Господи, спасибо, что ты создал сердце железным.
Соколов опустил глаза в письма… это же явный намек… он знает все о нас с Левушкой… такой же намек, как с пощечиной Абакумову.
Отбой.