Хорошо это или плохо, только так было! - 1

Хорошо это или плохо, только так было!

Paul, we love you! The best wishes from Max Kapitanovsky.

Moscow. 22.05.2003.

Так заканчивалось сценарное послание.

Двадцать восьмого августа по ТВ в новостях показали, как Пол с супругой общаются с африканскими детьми. На прощание Маккартни с удовольствием пожал с десяток темнокожих ладошек. И сделал это левой рукой — не потому, что он, как известно, левша, а потому, что правая была занята прозрачной папкой с толстенькой пачкой подозрительно жёлтой бумаги. Я своими глазами видел (жена позвала из другой комнаты). Прочитал ли Пол до конца, не знаю. Он пока не звонил. Может быть, некогда: бегает скорее всего по друзьям — то Элтону покажет, то Ринго какому-нибудь. И все они радуются тому, как интересно было жить в советской стране, а сейчас ещё интереснее.

А фильм о приезде Пола в Россию мы сняли. Вы его уже, наверное, видели. Вроде ничего получилось. Забавно. Конечно, трудно было страшно. На концерте снимать нельзя! На приёмах снимать нельзя! Хорошо, что люди у нас прекрасные: помогали как могли на всех уровнях. А так — и съёмки, и то, что происходило после — всё это отдельная песня и вполне достойно специальной повести, которую я обязательно напишу.

Прошло семь месяцев

Я, если обещал, то всегда выполняю. Повесть не повесть, а кое-какие воспоминания есть.

Значит, числа 22 мая 2003 года приехали мы с Димой (мой соавтор, 31 год, вес — 95, рост — 190) в Питер с надеждой снять фильм о визите Пола Маккартни в Москву. Битл на самом деле почему-то сначала заехал на два дня в колыбель революции. Мы об этом узнали, и вот я после двадцатилетней разлуки снова в родном городе. Я же сам питерский (если кто не знает) — родился и тринадцать лет там прожил. Кстати, на горных лыжах катаюсь с семи лет и дзюдо маленько в школе занимался. Страшно боюсь, как бы Владимир Владимирович обо всём об этом не узнал. А то тут же заберёт на какую-нибудь руководящую должность, а мне ведь ещё мировое киноискусство поднимать.

Одним словом, разгуливаю я по городу, и очень мне всё нарядно и приятно. Питер к трёхсотлетию готовится: вокруг всё подкрашивают, подмазывают. Лампочки повсюду вкручены и, что самое интересное, — горят. В центре солдаты канализационные люки заваривают, чтобы какие террористы под землёй к официальным зданиям не подкрались. А направляемся мы на Ленинградскую студию документальных фильмов. На Крюков канал.

Слава Богу, быстро договорились насчёт камеры и всего остального и отправились двумя группами Пола караулить. По слухам, он должен был не то в «Астории» остановиться, не то в «Европе». Как я у Ольги Станиславовны побывал и чем это кончилось, я уже рассказывал, но помимо этого ведь ещё куча впечатлений. Люди в Питере — просто чума! То есть хорошие. Очень. Благожелательные, в беретах ходят. Если алкаш, то обязательно в галстуке. Если бомж — то с портфелем. Дима на это посмотрел и начал серьёзно задумываться о перемене места жительства. А гостеприимство и покладистость на нас обрушились прямо с вокзала…

Таксист довёз до студии за разумную плату (на счётчике было 150 — взял 100). На студии тоже всё в порядке оказалось: никто больше чем на двадцать минут не опоздал, автобус завёлся сразу, народ в основном всё больше попадался не пьяный. В общем — ажур. И вот мы с аппаратурой и надеждами в центре города, рядом с Невским.

Напротив «Европы» здание ремонтируется, кран стоит до неба — немецкий красавец. «Либхер» называется. Я размечтался, вот бы туда забраться! Не мне, конечно, — оператору. Это какую же панораму можно снять! Но выясняется, что работы крановые закончились, более того, уже приехал огромный могучий автокран (тоже порядочный «Либхер») — разбирать наш башенный. И уже практически начал. Рабочие похвастались, что автокран стоит полторы тысячи баксов в час. Жалко, а то панораму можно было б снять. Но… Наш питерский директор Юра Кондаков пошёл к прорабу и в пять минут договорился. Работяги всё бросили, наплевали на тысячи, и оператор Коля Волков два часа героически ездил на самом кончике стрелы, добавив себе седых волос, но сняв такие виды, которые и со специального вертолёта не получишь. Потом Маккартни подтянулся, сняли и его. Юра позже рассказал, что прораб тот башенно-крановый от денег наотрез отказался, а сломался только на обещанной кассете с будущим фильмом. Очень было обидно за Москву.

Готовый фильм осенью честно привезли прорабу. С большой благодарностью. Так он даже не удивился. Уж очень было обидно за Москву.

Вечером этого же дня, уже после Ольги и дорогих гостей (около 24 часов) стою я на набережной, жду человека. А внутри себя состоявшуюся встречу переживаю. Кругом народ гуляет вовсю. Странно: день-то будний. Мимо компании подвыпившие проходят и посматривают внимательно: одет я не по-питерски. Ничего особенного, а как-то не по-питерски. А ребята все здоровенные, на корюшке взращённые. Неуютно от этого, а человек всё опаздывает. Наконец одна компания не выдержала. Подошли, окружили. «Не хочешь ли, друг, с нами бухнуть?» — спрашивают. Я бочком, бочком и в сторону. — «Улицы разбитых фонарей» ведь смотрю регулярно. Но тут другие подваливают — бабы с шампанским: «Не откроете ли нам бутылочку, а то пробка тугая!» Не открою!

Там небось клофелину до горлышка, а у меня часы, мобильник (в Питере говорят «труба») и вообще… Я стал сам прогуливаться, чтобы не маячить. Выпить хотелось страшно. И мысли грызли всякие.

«А вдруг, — думаю, — они все от чистого сердца? Да нет, не может быть!»

И так меня трусость собственная заела, что на «нерве» подошёл к трём бугаям — у них на парапете аж фужеры стоят, так они плотно устроились, — дайте, дайте, говорю, ребята, выпить. Из Москвы я, из Москвы!

Они говорят: «На! Мы так и подумали!»

Выпил. Стал анализировать.

Короче, за двенадцать минут мне, фигурально говоря, три раза предложили облагородиться. В Москве в 00.10 у метро за двенадцать минут три раза по репе могут настучать, а тут это. Опять стало обидно.

Утром с Димой перед съёмкой решили позавтракать. Время — 10.00. Перешли канал — на той стороне симпатичная блинная расположилась, но подошли ближе, а на дверях написано «с 11 до 20». Я решил, что ловить тут нечего, потому что у нас всего полчаса — до открытия не дотянем. Но Дима — человек молодой, горячий. По морде получить тряпкой питерской не боится. Вот он и давай в дверь стучать: увидел в стекло внутри какие-то тени. Открывает типичная женщина, причём именно с тряпкой. Дима спрашивает вежливо — типа нельзя ли у вас тут пожрать. Баба тряпкой взмахнула, обернулась внутрь в темноту, да как закричит: «Нинка! Нинка! Подь сюда!». Я на всякий случай отодвинулся. Появилась мускулистая Нинка.

— Нин, у нас есть чего готовое?

— Ну… блины с грибами есть. И с мясом, заходите, ребята.

Мы робко зашли, ждём подвоха, посели. Нинка принесла две порции отличных блинов, салатики там всякие, а Дима разошёлся и даже пирожное заказал. А ведь мы вчера выпивали — по полтинничку очень не повредило бы, но в меню только одно пиво. Да и вообще мы тут на птичьих правах. Димке в состоянии крайней питерской эйфории такие сомнения чужды, он поэтому без столичных обиняков спрашивает: «Милая, а как у нас насчёт этого дела?» — и делает всем понятный жест. Нинка даже не ударила. Просто сказала с сожалением, что у них только пиво, а до ближайшей рюмочной всего пять минут ходу, а если бегом кинуться, то и две. Потом посмотрела на нас повнимательнее, сжалилась:

— Здесь за углом и магазин есть, сейчас работает, добегите, возьмите. Я вам здесь разрешу.

Мы ответили, что, мол, не местные, что, мол, ходить туда-сюда за незнакомый угол нам не след, — в общем, жалко очень. Она махнула рукой, достала из-под прилавка графинчик, две рюмки: только, излагает, есть у меня одно условие. Я радостно полез за деньгами. Она говорит: «Не бу-я-нить!» Что ж, никто и не собирался.

Вечером нам предстояло переночевать в комнате у Диминого товарища, который как раз сегодня уезжал в Москву. Днём мы заехали к нему в старую коммунальную квартиру, подлежащую вскоре расселению. Комнат семь-девять, потолки — метров пять (ей-богу), общая площадь около 150. Скоро ремонт, а потом олигарх поселится со всеми вытекающими. А пока Димин друг нас с жильцами знакомит — мы вернуться должны часа в 2 ночи, потому что к Коле Васину собрались — главному битломану страны. Всю жизнь Коля собирает всякие битловские реликвии, его коллекции мог бы позавидовать музей «Битлз» в Ливерпуле. Преодолевая бесчисленные препятствия, неведомо где набирая деньги, Коля семь раз ездил в Англию, но, как говорится, — ни разу дома не застал. В общем, у Васина будет что посмотреть и о чём поговорить. Так что надолго затянуться может. Вот мы и тренируемся наружную дверь открывать. Замку лет сто, так что можно облажаться. А чтобы ночью к Серёгиной комнате в темноте по почти тридцатиметровому коридору проскользнуть и никого не потревожить, мы специальные учения проводим. Стараемся ни за велосипед на стене, ни за корыто, ни за многочисленные тумбочки не цепляться. Учения Анна Леонардовна проводит — строгая и очень ответственная квартиросъёмщица. Она до этого всех жильцов построила, Сергей нас представил, коротко про Маккартни упомянул, паспорта наши показал и т. д. Жильцы моментально перессорились: одни говорили, что нас гнать надо немедленно, другие — что стремглав прописать. Сергею даже пальцем грозили. Мы решили, что без крайней нужды туда ночевать не попрёмся. Хотя то, что они двери свои не запирают, а если запирают, то ключи кладут на кухне на видном месте, как-то по-хорошему порадовало.

Потом поехали в манеж. Туда (опять же по слухам) должен был скоро Маккартни приехать — открывать благотворительный фонд для музыкально одарённых детей-сирот. Помещение оцеплено. Ни пройти, ни проехать. Говорят, что уже охранники Пола приезжали и стоящие в зале микрофоны специальными датчиками на присутствие яда проверили. Что же делать-то?!

У нас две камеры. Снимать, оказывается, нигде нельзя. Я стал метаться, искать какое-нибудь начальство. Наконец кто-то сказал, что хозяин манежа вон в том джипе на набережной сидит, сейчас уже уезжать собирается. Действительно, уже движок завёл и стёкла поднимает. Коротко стриженный, в цепурах и перстнях, посмотрел на меня, как на слякоть. Я к нему пристал на предмет снять. Он долго хохотал, изображая разработанными пальцами разные сложные фигуры, — короче, отказал наотрез.

— Да поймите вы, — давил я ему на сознание, — ну и что, что англичане сами снимают! Нам же они не продадут, а уж если сподобятся, то за такие сумасшедшие деньги, что никто не купит. Наши люди сорок лет ждали! Вы же русский человек?!

— Нет! — он говорит. — Меня Ринат зовут.

— Я ведь из Москвы притащился. А родился сам в Питере, Москва — дрянь городишко, и люди гнилые.

Он двигатель заглушил, на часы посмотрел:

— Пойдём со мной скорее.

И мы пошли вдоль длинного здания манежа, сверкающего свежей краской. Подошли к торцу. Торец, правда, по виду в последний раз в семнадцатом веке ремонтировался, но что ж я не понимаю? Про потёмкинские деревни не раз слыхать приходилось. Ринат позвал какую-то голимую Нюру, та притащила два ящика и пристроила их под слуховым оконцем, забитым ещё в сорок втором, блокадном.

— Да вы что?! Нипочём мы с «Бетакамом» в такую дырку не пролезем! Да и высоко!

Он меня не слушает, приказывает ещё и доски с окна оторвать. Я ещё какое-то время пораспинался, потом подумал, а вдруг это окошко прямо в зал выходит. Тогда мы бы прямо с улицы могли снять. А Ринат меня уже в зал потащил.

— Вот кладовка за шторкой. Бери своих с аппаратурой и полезайте туда. Вылезете, когда всё начнётся. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Если вас англичане поймают, говорите, что через то окно пробрались. — И звякнул браслетом в каменном монголо-татарском рукопожатии.

Сняли всё и даже больше.

Вечером поехали к Васину. Он сегодня впервые увидел Пола живьём, поцеловал ему руку и вручил письмо и медаль. С Колей разговаривали и снимали его как раз до тех самых двух часов ночи. В общем, много мы в этот день сделали полезного, вот только поесть забыли. Машина уже отпущена. Рядом с местом нашей ночёвки ничего ночного не просматривается. Плюнули и потащились по широкой лестнице наверх, в Серёгину коммуналку. Я злой и голодный как собака — наверное, ежа бы слопал — так жрать да пить хочется. Вода из-под крана невкусная, да и вообще сомнительная (я днём проверял), так что жажда ещё сильнее обуяла. В коридоре в темноте зацепили и велосипед, и корыто, и тумбочки. Даже сундук попался, которого вроде днём не было, — грохнуло, как при землетрясении. Соседи со свечами стали в ночнушках легкими тенями туда-сюда шастать, укоризненно в нашу сторону молчать, создавать вокруг нас атмосферу неприятия и враждебности. Но мне уже всё равно было — две мысли покоя не давали: есть у нас в комнате холодильник и есть ли что-нибудь в этом холодильнике. Наконец добрались до комнаты. Включили свет: там развал, как после обыска. Оставь надежды, всяк туда входящий! Димин друг — человек богемный, ждать от него холодильникового изобилия не приходилось. И точно: пусто. Нет, водка-то у нас с собой была, но даже глотка воды к этой водке не было. Я огляделся: что-то в комнатном натюрморте диссонировало. Кажется, вот эта уж больно аккуратно топорщащаяся на столе салфетка. Сорвал я её дрожащей рукой, а там:

1) термос китайский литровый 1969 г. р. со сладким чаем с лимоном;

2) два бутерброда из ленинградской булки с маслом и дворянской колбасой:

3) шесть пирожков с рыбой и морковкой (смело, но очень вкусно);

4) три домашних солёных огурца на треснутом блюдечке с голубой каёмочкой;

5) внушительный кусок студня с ярко выраженными чесночными вкраплениями;

6) начатая бутылка хереса, заткнутая бумажкой.

Очевидно было, что руку к этому «пикнику на обочине» приложили не два и даже не три человека.

Нет, слабоват я на сравнения, не хватает всё-таки таланта описать наши ощущения. Из расплывчатого серого враждебного образа чужой квартиры вдруг мгновенно сформировалось доброе свежее личико, похожее на Анну Леонардовну. Личико кивало и лукаво улыбалось.

Ну и как вы думаете, за жителей какого города мы с Димой до пяти утра без устали выпивали?