Еще несколько допросов, и следствие закончилось. Меня познакомили с показаниями свидетелей. По следственному заключению я обвинялся в том, что сдался в плен, бежал из ссылки, проживал по поддельным документам. Я надеялся, что мне удастся доказать трибуналу несостоятельность этих обвинений. В плен я добровольно не сдавался, в официальной ссылке не значился, а побеги совершал только в тылу у фашистов. Моя деятельность там подтверждена госпроверкой и свидетельствами антифашистов-подпольщиков.
Теперь я ждал трибунала. Но дни шли, а меня никуда не вызывали... Это было напряженное ожидание. А когда наконец вызвали, то завели в небольшой кабинет, и чиновник в штатском подвинул ко мне лист бумаги со следующим текстом: «Особое совещание в составе... (кто был в составе, чиновник прикрывал рукой) приговорило к десяти годам исправительно-трудовых лагерей».
— А где же суд, где трибунал, который должен меня судить?
Нехотя, чиновник процедил сквозь зубы:
— Трибунал вернул твое дело за отсутствием состава преступления[1]...
— Ну так нет ведь преступления, почему же десять лет?!
— А это спрашивай у Особого совещания.
— Я должен знать, кто такой щедрый, иначе подписывать не буду.
— Да хрен с тобой, можешь не подписывать. А впрочем... — И он отнял ладонь с таким видом, словно хотел сказать: все равно там скоро сдохнешь, смотри не жалко... И прочел: «...в составе Абакумова, Алферова и Меркулова»[2]. Вот уж не ожидал, что удостоюсь такого внимания со стороны главного карательного треугольника страны, этого зловещего трио бериевско-абакумовского вертепа. Позже выяснилось, что осужденным «тройкой» обычно давали расписаться в копии приговора, где состав Особого совещания, как правило, не назывался. Чем объяснить, что на этот раз «тройка» раскрылась, не знаю. Скорее всего, исконно нашей расхлябанностью. А может быть, Абакумову захотелось удовлетворить свое мелкое честолюбие: отыграться за упущенную возможность расправиться со мной еще тогда в Бадене. Мол, знай наших!
Еще несколько суток я провел в Лефортовской тюрьме, но теперь уже в большой общей камере, человек на сто. Здесь находились самые разные люди. Многие были совершенно сломлены. Рядом со мной оказался человек из Краснодона, переживший там оккупацию. У него на теле не было живого места. Это был один из тех, кого допрашивали под шум двигателя. У некоторых в глазах — ужас. Они ни с кем не разговаривали, словно были немыми. Но были и такие, кто сохранил стойкость, даже пытался шутить, ободряя других. Мне они были больше по душе.
Рассказывали, что Абакумов, питавший склонность к боксу, став министром, иногда не отказывал себе в удовольствии «размяться» на подследственных, разумеется, «в интересах следствия»...
Я радовался, что выстоял в этом жутком раунде, длившемся почти полгода.
Свободное копирование
