В противоположность традициям Санкт-Петербургского университета, выпускавшего широко образованных ученых, нас специализировали с первого курса. Студенты с момента поступления распределялись по отделениям факультета. Существовали зоологическое, ботаническое, физиологическое отделения. На разных отделениях читались разные курсы. На зоологическом отделении не было геологии и палеонтологии, микробиологии, лишились мы и курса ботаники. Политические предметы были на каждом курсе в каждом семестре: политэкономия, истмат, диамат, диалектика природы. Презента слушали студенты всех отделений, а введение в философию диалектического материализма — студенты всех факультетов. Срок обучения сокращен до четырех лет, а выдвиженцев — до трех. Интеллигенция нового типа, т.е. специалисты узкого профиля, создавались ударными темпами. При переходе на второй курс нам надлежало выбрать узкую специальность. Свобода выбора ограничена. Из десяти кафедр зоологического отделения прием только на трех. Согласно директиве группы студентов должны быть большими — человек по 15 — 20. Нечего представителям буржуазной интеллигенции проводить занятия с четырьмя-пятью студентами. Свобода выбора для студентов? Многого захотели!
Нам предоставлялся выбор между кафедрами гидробиологии, генетики и зоологии позвоночных. Нина выбрала гидробиологию, я — генетику. Той кафедры, на которой я мечтала бы получить образование, в Ленинградском университете — и ни в одном университете мира — тогда не было. Я хотела изучать технические усовершенствования, ведущие органический мир по пути прогресса: капилляры, рычаги, весла, ракетные двигатели, линзы... Отец провозгласил существование закономерностей эволюции. Что они существуют, он знал и привел доказательства в пользу их существования. Что они такое, он не знал. А я знала. Законы эволюции — это законы технического и технологического изобретательства. Мой первый труд, написанный мной в 12 лет и опубликованный в школьной стенной газете, посвящен рычагам растений. Цветки шалфея пользуются ими, чтобы локализовать пыльцу на тельце насекомого — переносчика их пыльцы.
В университете я надеялась получить образование по бионике, как теперь называется интересовавшая меня область знания. Моя бионика должна быть эволюционной. Бионики нет. Наиболее близка к теории эволюции генетика. Я избрала ее.
Николай Николаевич Медведев вел большой практикум по генетике. Дрозофила, знаменитая дрозофила, служила нам подопытным животным. За все время существования человечества только два объекта изучения были под запретом — человек и плодовая мушка — дрозофила. Человек — во времена инквизиции, муха — в сталинское время. Впрочем, изучение человека запрещено в Советском Союзе и поныне. История, социология, педагогика влачат жалкое существование, этология — наука о поведении, психология, медицинская генетика едва оправляются от ударов, нанесенных в те времена. Тогда не то что человека, животных нельзя было изучать со всех этих крамольных — этологических, психологических, генетических — точек зрения. А уж о генетических основах поведения животных нельзя было и думать.
Но в 1931 году, когда Николай Николаевич вел большой практикум по генетике на кафедре генетики и экспериментальной зоологии Ленинградского университета, дрозофила еще не была под запретом. Когда в 1933 году в Ленинград по приглашению директора Института генетики Академии наук Н.И. Вавилова прибыл крупнейший американский генетик Г.Дж. Меллер, Николай Николаевич рекомендовал меня ему в качестве лаборанта. Я явилась к Меллеру ни жива, ни мертва от благоговения перед великим первооткрывателем законов природы. Он спросил меня, нуждаюсь ли я в заработке, и я солгала, что не нуждаюсь. Стипендию я не получала, детям богатых родителей не полагалось. Я зарабатывала изготовлением таблиц — иллюстраций к лекциям.
Меллер пожалел меня, и вместо того чтобы стать его лаборантом, я получила тему и рабочее место в Академии наук. И еще трое студентов нашей группы получили темы: Рапопорт, ныне один из крупнейших советских генетиков, Ковалев, очень способный человек и хороший товарищ — он погиб во время войны с немцами, и Федорова. В Академии работал студент нашей кафедры, совсем молоденький Паншин. Он числился студентом Меллера, но его тема не была предложена Меллером, как у всех у нас, а своя, начатая до приезда Меллера. Война выбила затем из колеи этого способнейшего ученого.
Свободное копирование
