Из маленького домика на Лесной улице в 1892 году мы переехали в большой дом на Соборной площади, в котором занимали сначала одну часть второго этажа, а потом, по мере рождения детей, прибавлялось по комнате, и нами постепенно был занят весь этаж.
Сразу же после обеда, до того, чтобы перейти уже на весь вечер в кабинет, мамa садилась к своему письменному столу в гостиной, являлся повар и приносил счета и меню на следующий день. Счета эти составляли мучения моей матери, всегда до щепетильности аккуратной, но очень плохой математички: как-то выходило, что вечно копейки сходились верно, а рубли нет и то и дело призывался на помощь папa, который с улыбкой садился за приходорасходную книгу, проверял итог и, поправив всё дело, уходил снова к себе.
Двери были все открыты, кроме редких случаев, если был кто-нибудь вечером у папa по делам и я, сидя за приготовлением уроков в столовой, с интересом слушала что-то будет завтра к завтраку и обеду, и от души смеялась, когда папa вмешивался в этот хозяйственный разговор. Стоит, например, старый повар Станислав, а мамa говорит ему:
- Что ты всё котлеты даешь, дай завтра курицу.
- Курицу, - глубокомысленно повторяет Станислав, - курицу купить надо.
- А ты попробуй, укради, - раздается голос папa из кабинета. Мамa весело смеется, а Станислав, не понимая шутки, с недоумением смотрит на дверь.
Обедали в те времена в шесть часов и лишь под самый конец ковенской жизни в семь, так что вечера были длинные.
Завтракали в половине первого. После обеда взрослые пили кофе за столом, а детям разрешалось встать. Когда мамa кто-нибудь дарил конфекты, они хранились у папa в письменном столе, и мы получали после обеда по одной конфекте.
- Ну, дети, бегите в кабинет за конфектами, - говорит мой отец, а моя маленькая сестра Олечек вдруг громко с чувством восклицает:
- Папa, как я вас люблю!
- Только за конфекты и любишь? - говорит, смеясь, папa.
- Нет, тоже и за подарки, - говорит Олечек, глядя своими честными детскими глазами прямо в лицо отца.
Долго ее, бедненькую, дразнили этой фразой. Так и протекли мирно и счастливо двенадцать лет нашей жизни в Ковне. Ежегодно: пять месяцев в Ковне и семь месяцев в Колноберже, нашем имении Ковенской губернии. И эти годы мой отец всю свою жизнь вспоминал с самым теплым чувством, как и всех своих сослуживцев, подчиненных и помощников по Сельскохозяйственному Обществу, одинаково как русских, так и поляков.
Свободное копирование
