Глава 61
На фото слева направо: Я (сварщик), Павел Белов (слесарь), Наиль Мавлютов (сварщик), Иван Домбровский (геодезист). Ямбург. Июнь 1986 года.
Я по-прежнему работал в ПСО-35. Вторая вахта мне показалась намного легче первой. Во-первых, душа моя плясала от радости: кроме симпатичного шустрого сынка, у меня теперь есть замечательная дочка, и скоро мы своих детишек повезём к бабушкам, которым, я в этом не сомневался, не терпелось посмотреть на них, и в первую очередь на внучку-россияночку. Во-вторых, наступила весна. А весна, как говорится, и в тундре весна. Всё кругом таяло, сильных и сдирающих кожу ветров уже не было.
На Обской губе и на речке Нюдя Монгота Епоко, где стояла наша брандвахта, лёд набух до предела, сверху на нём стояла вода. В один из дней, 1-го или 2-го июня, мы увидели вдали два больших ледокола, медленно продвигавшихся во льдах губы. Напротив устья реки они приостановились, долго стояли, наконец, один из кораблей начал делать манёвры, издалека кажущиеся еле заметными. Все работы мы производили на берегу, поэтому постоянно могли наблюдать за тем, что происходило в этих, оторванных от цивилизации, просторах. Причал строился в районе Нижнего посёлка, а были ещё и так называемая Барановка, где находились магазин и почта, и Верхний.
Тот ледокол, который стал шевелиться, постепенно начал приближаться ко входу в устье Нюди... Я первый раз в жизни вблизи увидел огромный морской корабль. На борту название: «Капитан Евдокимов». Он медленно, ломая усыпанный разными кучам мусора лёд, продвинулся по реке метров на сто, потом остановился и я услышал, как из корабельного громкоговорителя донеслось: «Просьба коменданту брандвахты подняться на борт ледокола!» Наш комендант (имя его я забыл, за глаза его называли Шнырём) в сапогах-болотниках по льду побрёл к судну, откуда ему спустили трап.
О чём они там беседовали, я не знаю, но вскоре Шнырь сошёл с корабля, с полчаса находился на брандвахте и вновь направился к судну, неся что-то увесистое в сумке. С ледокола он сошёл без сумки. Что уж он в ней нёс, известно только ему, но не исключено, что что-то вроде взятки за те беспорядки, что явно виднелись на льду в районе зимней стоянки нашего жилища (кто-то из рабочих сделал предположение, что в сумке, отправленной на ледокол, находились приготовленные загодя дефицитные в этих местах коньяк и водка). Немного после этого постояв, ледокол утюгом продвинулся метров на сто вперёд, потом задним ходом, подминая льдины, поплыл к своему собрату. Лёд, как мне показалось, только и ждал прихода судна — зашевелился, зашуршал. Наконец, мягко качнулась на воде и наша брандвахта.
В обеденный перерыв я вышел на борт брандвахты и увидел у её стенки среди льдин мутную воду, покрытую тонкой мазутной плёнкой, и всплывших, вяло шевелящих хвостами, небольших рыбёшек, похожих на плотву или пескарей. Вскоре посмотреть на это явление вышли и другие рабочие. Вот тут я и услышал название рыбёшек — ряпушка. После в справочниках я вычитал, что ряпушек в природе всего два вида: балтийская и сибирская. Значит, под бортом брандвахты находилась сибирская ряпушка, или по-научному — зельдь. Не сельдь, а именно так, с первой буквой «з».
Об экологии тогда разговоры почти не велись. Ни по телевизору не говорили на эту тему, ни в газетах не печатали. Я нередко становился невольным свидетелем, когда нерадивые водители втихую выливали отработанное автомобильное масло прямо на землю. Когда я это замечал, всегда пытался их усовестить, невозможно ведь нормальному человеку спокойно смотреть на бесчеловечное отношение к природе, к земле. Но все они говорили примерно одни и те же слова: «Тебе что, больше всех надо?» Я понял: тупоголовых усовестить трудно. Кто-то из классиков сказал: «Подлецы — они счастливы, их совесть не мучает». Это точно...
На Ямбурге тоже приходилось видеть буквально варварское отношение к окружающей среде. Приведу лишь один пример. Технология строительства причала на Ямбурге (в районе вечной мерзлоты) предполагалась такая, что кроме шпунта по-над строящейся причальной стенкой на расстоянии друг от друга метра через полтора забивались ещё как сваи — 10-ти метровые трубы, диаметром 219 миллиметров, заострённые и заглушенные внизу. Предварительно на месте забивки трубы производилось подбуривание закоченевшего грунта (вечной мерзлоты), а иначе туда едва ли что можно вогнать. В трубы впоследствии заливался керосин или солярка.
Назначение труб таково: зимой, при низких температурах, солярка в верхней части трубы настывала и начинала перемещаться вниз, а снизу более тёплая жидкость поднималась соответственно вверх и тут же, охладившись, вновь несла минусовую температуру вглубь. Постепенно вокруг трубы замерзала и вода, и, самое главное, успевший оттаять за лето грунт. Но в своей основе — от труб грунт за зиму промерзал до такой степени, что никакое лето не могло его полностью растопить. Летом керосин в трубах не циркулировал (кто в школе хорошо учился, тот знает почему).
Так вот, когда трубы забили в грунт, их начали заправлять соляркой. Тут я и заметил, что, выполняя эту операцию, слесарь вроде и следил за наполняемостью труб, но некоторое количество ядовитой жидкости постоянно проливалось мимо, прямо на лёд, оставляя жёлтое, как после мочи, пятно. Под впечатлением всего увиденного, я написал небольшое стихотворение о беззащитной милой речушке, в устье которого стоит Ямбург. Когда я однажды своё сочинение принёс на заседание литературного кружка, которым руководил ныне покойный Альфред Генрихович Гольд, оно ему понравилось, и было рекомендовано для публикации.
Нюдя Монгота Епоко
Там, где ерник невысокий —
Признак северных широт, —
Нюдя Монгота Епоко,
Начиная путь с истока,
Вьётся тихо средь болот.
Нюдя Монгота Епоко...
Имя речки — звон струны.
Как напев эпох далёких,
Звуки тундры синеокой
В наши дни принесены.
Здесь олень бродил с рассветом —
Вверх ветвистые рога,
Здесь ему приют был летом,
Где пылали ярким цветом
Заполярные луга.
...А в газетах — жирным — строки:
«Ямбург», «газ» и «покорён»...
Нюдя Монгота Епоко,
Обошлись с тобой жестоко —
Топь и грязь, да гнуса звон...
Свободное копирование
