Глава 57
На фото: Сергей Павлов (слева) и я на курорте в Паланге. Ноябрь 1985 года.
«Маманчик, здравствуй!
Ну вот, я на курорте в Паланге. Прилетел сюда 10 ноября, прошло уже две недели, дни летят быстро. Курорт неплохой. Правда, сейчас мёртвый сезон, но ничего, жить можно. От пансионата до берега Балтийского моря — 300 метров, совсем рядом. Красиво. Когда я прилетел сюда, шёл дождь. Потом подморозило. А сейчас опять мокрый снег, слякоть, температура около ноля. Домой билет уже взял, в Надыме буду 6 декабря.
В Паланге 30-35 тыс. жителей. Все говорят абсолютно по-литовски. И надписи на учреждениях тоже на литовском. Как за границей. Городок чистый, опрятный.
Комнаты в пансионате — на двоих. Живу с надымским парнем Серёжей, мы вместе работаем. Хожу на минеральные ванны, в закрытый бассейн, на массаж. В общем, всё профилактическое. Но что-то не поправляюсь, вес всё тот же.
Дня два назад получаю от Любы телеграмму: Ванда из Речицы на моё имя прислала в Надым телеграмму, мол, случилась беда, выезжай. Я тут же заказал переговоры с Речицей. Напугался — что же случилось? Созвонился с Вандиной сестрой Леной. Спросил, что там случилось? Она сказала, что ничего особенного. Просто Владик плохо слушается, возраст переходной. Мол, поговорить с ним надо. У меня сейчас поехать возможности нет. Видимо, попрошу Ванду, пусть подробнее напишет, что за проблемы возникли у неё. А я в письме уж напишу Владику.
Всем привет от меня. Пиши, мама, в Надым. Целую. Леонид. 25.11.85».
*****
Прежде чем прилететь на курорт, я на пару дней останавливался в Москве у своих старых знакомых — Синявских (это родители Володи, механика автоколонны, где работал я). Как раз шли ноябрьские праздники. Любезная Зинаида Дмитриевна обрадовалась моему приезду, тем более что привёз я им от Володи из Надыма не только привет, но и кое-какие гостинцы, по-моему, это был пакет с брусникой и два свежих муксуна. Вечером, за чаем, Зинаида Дмитриевна поспешила меня обрадовать:
— Ты, Лёнечка, интересовался Высоцким, так вот, перед праздником ему поставили памятник. Обязательно посмотри.
7 ноября я отдыхал, пил пиво с Анатолием Ивановичем, а на следующий день с утра поехал на Ваганьковское кладбище. Действительно, на том месте, где раньше стояла лишь памятная доска, теперь красовался необычный памятник. У подножья — море цветов, а вокруг — толпа почитателей. Памятник изображал Владимира Высоцкого, стоящего во весь рост с гитарой за плечами. Руки у поэта как бы примотаны шнуром к телу, по замыслу авторов, у него не было возможности ни играть, ни петь. Памятник олицетворял время брежневского застойного периода в стране, когда довелось жить Высоцкому.
*****
Впечатлений от прибалтийского курорта осталось много. Самое главное — я впервые в жизни увидел настоящее море. Хоть и серо-зелёное, хоть и Балтийское — но море. Вот не доводилось мне раньше бывать на море, и всё тут, хоть убей. А Чёрное море впервые увидел в 1987 году, но об этом расскажу в соответствующей главе.
И вот уже здесь, в Надыме, Профком предприятия, где я работал, неожиданно предложил мне почти бесплатную путёвку в литовской санаторий «Гинтарас», расположенный в Паланге на Балтийском море. Несмотря на ноябрь (в Надыме уже установилась зима), я решил воспользоваться предоставленной возможностью.
Летел в Палангу самолётом. Рядом со мной в креслах оказалась молодая пара, говорившая между собой не по-русски, он — долгоносый, упитанный, а его супруга — белокурая и худощавая, похожая на актрису из западного кино. Оказались литовцами, летели из Москвы домой. Улучив минутку, я у парня потихоньку спросил, как по-литовски будут звучать некоторые русские слова. Он сразу оживился. На русском языке говорил с характерным акцентом. Несколько слов я занёс в записную книжку и выучил, и впоследствии, как «культурный человек», ими пользовался. Оказалось, что «лабас» — это «добрый», а «лабас ритас» — это уже «доброе утро», как и «лаба диена» — «добрый день». Далее, «ачу» — «спасибо», «висо гяро» — «до свидания», «драугас» — «друг», «гярай» — «ладно, хорошо», «нера» — «нет», «йо» — «да».
Когда прилетели в аэропорт, шёл мелкий нудный дождь — здесь пока чувствовалась глубокая осень. До города ехал на современном «Икарусе». На каждой остановке висели графики движения автобусов, с расписанием вплоть до минут, к примеру, у санатория в сторону города автобус останавливался в 14:07, следующий шёл в 14:42, и так далее. Я сначала не придал значения этому распорядку, но, постояв после пару раз по полчаса с красным носом на холодном ветру в ожидании транспорта, понял, что неплохо было бы иметь при себе расписание, что тут же и сделал. Стал приходить на остановку за 30 секунд — и успевал.
Море особого впечатления на меня не произвело, более того, показалось мрачным, неприветливым, даже каким-то чужим, видимо, этому ощущению способствовала ненастная сырая погода.
Более приятные впечатления остались от городка. Все частные домики здесь находились в опрятном состоянии, дорожки асфальтированы, оградки покрашены, для мусора — аккуратные урны. Когда ночью выпал первый снег, добропорядочные хозяева ни свет ни заря начали его тут же аккуратно сметать с прилегающих к домам дорожек. При этом очищали не только свою дорожку, но и прихватывали соседскую — наверно, издавна здесь был такой уклад: сегодня я помогу ему, завтра он поможет мне.
Что примечательно, все местные жители говорили только на своём языке. Продавщицы в магазинах к покупателям обращались по-литовски, и если покупатель затруднялся с ответом, на него бросался очень выразительный взгляд, словно клиент был каким-то ущербным. Мой словарный запас литовского языка, случайно пополненный в самолёте, не давал никаких преимуществ перед другими курортниками. Врачи и обслуживающий персонал санатория — тоже практически все литовки, но здесь, в отличие от магазинов, отношение к отдыхающим было довольно доброжелательным. Меня постоянно не покидало ощущение, что я находился не в СССР, а за рубежом.
Кроме всевозможных процедур и регулярного приёма пищи, многие отдыхающие иногда ездили на экскурсии. Я «прогулялся» в латвийский город Лиепая, потом удалось побывать на Куршской косе, где с большим удовольствием посмотрел так называемый «морской музей» с настоящими пингвинами и огромным аквариумом для морских рыб, откуда через большие иллюминаторы можно было за ними наблюдать. Слышал, что таких «музеев» в стране было всего три.
В один из вечеров на встречу с отдыхающими был приглашён — в это трудно было поверить — артист Анатолий Ромашин. Его я знал давно. На встрече со зрителями он рассказал, что родился в Ленинграде в 1931 году, а впервые снялся в 1958 году в комсомольском фильме «Ветер». С собой на просмотр в этот раз актёр привёз кинофильм «Агония» и рассказал историю его создания. Фильм повествует о последних годах царствования Николая II, о влиянии Гришки Распутина на царскую семью. Снял картину талантливый режиссёр Элем Климов в 1974 году. Вскоре этот фильм посмотрел коммунист Эрих Хонеккер (глава ГДР), и он ему не понравился. Какое отношение имел немецкий руководитель к русскому фильму, в основе которого лежали чисто русские исторические факты, непонятно, но картина легла «на полку». В 1981году её отредактировали, и лишь в 1985 году выпустили в прокат. Ромашин в этом фильме играл роль царя Николая II. Две серии я просмотрел на одном дыхании, фильм мне понравился. После его просмотра мне, как и многим другим, удалось взять у артиста автограф.
Смотреть на серо-зелёное неприветливое море и дышать целебным воздухом я ходил часто. Однажды был сильный ветер, море заштормило. Мы с Серёжей (это парень, который тоже приехал из Надыма) решили пойти на берег затемно, поздним вечером. Когда пришли, увидели устрашающее море, которое с грохотом обрушивало на берег огромные волны, ветер с дюн срывал песок и набивал им наши рты, на зубах скрежетало. Мне это очень не понравилось, и мы ушли в санаторий укладываться спать.
Под утро шторм утих. Сразу после завтрака и некоторых оздоровительных процедур я снова пошёл на берег, чтобы прогуляться. Утро было солнечное, но прохладное. Я обратил внимание на людей, которые копались в мусоре, накануне выброшенном морем. Заинтересовался, подумал, что ищут червей или каких-нибудь личинок для рыбалки, однако ошибся: люди среди мусора выискивали выброшенные морем янтарные частички - янтарики. Я тоже подключился к этому занятию. Крупинки были мелкие, величиной примерно со спичечную головку, может, чуть больше. Набрал их с полгорсти и привёз с собой, так и не найдя им позже применения. Настоящие янтарные бусы (этого добра было премного) я жене купил на местном рынке. Кстати, слово «гинтарас» в переводе с литовского означает «янтарь».
Берег моря на пляже в этом курортном городке был песчаным и очень пологим. В один из дней я наблюдал за тем, как здесь рыбачил местный литовец. На нём был резиновый рыбацкий костюм. Рыбак брал спиннинг и долго-долго брёл в море, наверно, метров за сто от берега, пока вода не становилась ему почти по пояс. Потом резким движением далеко забрасывал лесу и, продолжая её распускать, медленно выходил на берег. Закреплял удилище далеко на берегу, садился рядом на раскладной стульчик и, попивая горячий кофе, ждал, пока загремит колокольчик. Я не слышал «колокольного звона», но видел, как рыбак начал трещать спиннингом, а потом на песке показалась небольшая плоская, серая, размером чуть больше ладони, камбала. Живую одноглазую рыбину, как и Балтийское море, я тоже видел впервые.
Свободное копирование
