Возвращались мы вчетвером шумными, галдящими пассажирами, которых так не любят таксисты. Был ли я пьян? Был, конечно, но без той счастливой отвязанности, которая наступает, когда бражничаешь среди своих, в праздности и благодушном взаиморасположении. Весь день со мной были мои проблемы, околачивались возле меня неотступно, а когда я их отгонял, пережидали неподалеку и снова возвращались. Да и Начальник, задерживая иногда на мне взгляд, видел, что я не участвую, а присутствую, и это его задевало. Ведь он предлагал мне руку, и с губ его вот?вот могло сорваться: «Мы должны сотрудничать… сближать позиции… если угодно, дружить…» Нет, в нем было что-то от Кинга. Но и от Бармена тоже. И, как ни странно, от Банщика.
Такси бежало по темной Москве, по мостовой крутилась поземка. На углу высадили Сотрудницу. «Теперь вас завезем, — сказал Морозов Начальнику. — Скажите, куда?» — «А мы разве не добавим?» — обиделся тот. «— Может быть, хватит?» — «Да вы что, мужики!.. Вот этого я от вас не ожидал!..» И он назвал водителю адрес. Чего-то он явно нам о себе не досказал. Или от нас не услышал? Когда ехали через мост, Начальнику вздумалось перебраться на переднее, освободившееся от Сотрудницы место. Он занес ногу через сиденье, навалился всем телом на водителя, тот, испугавшись, резко затормозил, машина пошла юзом и замерла у поребрика ровно на вершине моста. Водитель открыл дверцу, поднял шум, навстречу нам бежали пятеро сутулых мужчин, похожих на тех, что возвращаются с вечерней смены. Завязалась разборка, водитель {146} пытался нас высадить, мы оправдывались, мужчины с угрожающим видом ждали. Начальник стал размахивать своим удостоверением, я успел его выхватить. Кое?как нам с Морозовым удалось успокоить водителя и Начальника. (А не удалось бы, думаю я теперь, вот был бы сюжет! С каким бы удовольствием эти мужики нас побили.)
Остановились в переулке возле длинного одноэтажного дома, скорее флигеля, которые по-местному называют «строениями». На звонки вышел субтильный молодой человек в джинсах, как-то тревожно обрадовался, засуетился. Начальник по-хозяйски вошел впереди хозяина. Это была скульптурная мастерская величиною с небольшой цех. Лампа под абажуром освещала лишь малую часть помещения со столом и диваном, главное же пространство было уставлено разновеликими гипсовыми бюстами, призрачно белевшими в полутьме. Приглядевшись, можно было различить до боли знакомые черты членов политбюро, военачальников, космонавтов. Иные головы были накрыты рогожей. «Ну чего тут у тебя? Чего наваял? Андропова слепил уже?.. — задирался Начальник, взглядом и тоном приглашая нас в единомышленники. — Мы дали ему мастерскую, а он вон чего тут развел… Микеланджело хренов!..»
Хозяин неестественно улыбался, собирая на стол. В открывшемся на мгновение шкафу я увидел целую батарею бутылок «Водки лимонной» — видимо, он всегда был готов к неожиданным посещениям. Сколько мы там просидели, не знаю, пребывал в полусне, слышал только, что агрессивность Начальника время от времени нарастала, разряжаясь в сильных звуковых модуляциях, крепких ругательствах, и трудно было понять, что его больше ярит — покорная улыбка хозяина или равнодушие членов политбюро. Очнулся я от звона стекла — это о чью-то гипсовую голову разбилась бутылка. «Мать вас разэтак, люди работают, а вы зарабатываете! — бушевал Начальник. — Где у вас совесть? Это что, искусство?..» В сторону политбюро полетела вторая бутылка. Значит, мы выпили две.
Как добирались, как отвозили нашего нового друга — ничего не помню. У парадной совершили обряд очищения. «Знаешь что? — сказал Морозов, оглядев меня мутным взглядом. — Он мне нравится». Я подтвердил: «И мне». — «Бум работать». — Я подтвердил: «Бум».
{147} Утром я чувствовал себя совершенно больным и несчастным. Морозов поехал в театр, а я отправился бродить по Арбату. Падал легкий снежок, я ловил его ртом, иногда собирал в щепоть и прикладывал к вискам. В воображении пытался вызвать последнюю сцену, кто где стоит, что говорит. Фраза «Дача не продается!» упиралась, никуда не лезла, как не лезет ключ не в свою скважину. На пути мне попалась церквушка. Я вошел, постоял в одиночестве и мысленно произнес слова, которые можно было счесть за молитву: «Господи, помоги мне закончить дело мое, которое Ты на меня возложил». Это была первая молитва в моей жизни.
Свободное копирование
