Музыка - 1

Глава 9. МУЗЫКА.

Часть 1. Рыбалка или кларнет.

Мой брат приручал меня к рыбалке. Помню, мне было лет десять, мы были с мамой в деревне, брат потащил меня на речку, сделали удочку, сидим. И вдруг у меня заклевало, я с перепугу дернул за удочку, что есть мочи. Рыбка описала по воздуху дугу и стала накручиваться на ветку сосны, под которой, как оказалось, я сидел. Плотвичка блестела на солнце почти рядом, но дотянуться до нее не мог даже старший брат. В конце концов, рыбку мы сняли, но леска, так запуталась, что с ней пришлось расстаться.

С братом мы уходили на рыбалку ночью. Разводили костер и ждали рассвета. Брат засыпал, а я, как дежурный, подбрасывал дровишки в огонь и слушал шорохи темного леса за спиной. Вот ухнула на реке хвостом рыба, вот шарахнулась впотьмах птица, пробежал кто-то рядом по земле и снова тишина, если бесконечный стрекот кузнечиков можно назвать тишиной. В конце концов, засыпал и я. Будил меня брат на рассвете. На реку ложился плотный туман, тянуло холодом, а костер еле тлел, тоненькая струйка дыма тянулась от него и стелилась по земле. Все эти внешние стороны рыбалки оказались для моего сознания более важными, впечатляющими, чем пойманная рыба или тяжесть улова, который приходилось тащить несколько километров.

Начиная с 1955 года, мы каждое лето уходили в поход. Маршрут был всегда прост - вниз по реке. С палатками и минимальной провизией мы забирались в глушь, изредка выбираясь к людям в ближайшую деревню за хлебом, который там не всегда был. Из подсобного материала мастерили плотик, и с песней «Плыла, качалась лодочка» спускались вниз. Река нас кормила. В те времена в наших российских реках было еще полно раков, сомов, щук и подлещиков. Мы умудрялись жить на подножном корму, и все, что варилось в котелках, нас радовало живительным запахом и вкусом.

Именно в этот 1955 год, когда мне было семнадцать лет, в нашем дворе все разом бросились записываться в духовой оркестр. Кому достался бас, кому тенор, кому альт, а самые счастливые получили трубу. Когда я пришел к руководителю кружка, он посмотрел на меня и сказал: «А для тебя остался кларнет, он тебя уже давно ждет». Сказал он так, потому что действительно у него ничего не осталось, или он что-то во мне увидел? Не знаю, но ведь кларнет-то он не предлагал другим, пришедшим раньше меня. С этого момента кларнет и музыка вошли в наш дом. Кларнет почему-то никак не подчинялся мне, как упрямый необъезженный конь. Все уже во дворе громыхали в нашем колодце «чижик-пыжик» так, что с верхних этажей сыпалась штукатурка, а хозяйки со всех окон истошно орали « прекратите это безобразие», а я никак не мог научиться издавать звуки. Подушечки всех пальцев у меня надулись, большой палец, на котором держится эта фитюлечка, распух и стал синим, а «чижик-пыжик» не получался. А я все дудел и дудел. Музыкальной грамоте меня учили минут пять. Показали, где располагаются ноты в первой октаве, объяснили, как обозначается длина нот и на практике, стукнув пару раз ногой, сообщили, эта - две четверти. К моему горькому сожалению, в музыке меня никто больше не обучал, все остальное я постигал сам. Уже через месяц я догнал своих сверстников, и меня включили в основной состав духового оркестра при МГУ.

В том 1955 году праздновалось двухсотлетие университета. К этой знаменательной дате на Ленинских горах построили новые корпуса университета, и нас просили принять участие в торжественной части и на вечернем бале. Распорядители постоянно подбегали, давали какие-то указания, дергали, проверяли, что будем играть и как будем стоять. Наконец грянули гимн, здание открыли. А вечером были танцы. Перед этим мы долго и упорно разучивали вторые партии, (на первых, конечно, сидели корифеи) разрешенных тогда танцев: краковяк, падеспань, падеграс, падекатр, разнообразные польки, вальс и вальс-бостон. Танго и фокстрот, потом он назывался быстрый танец, в это время еще были запрещены. Игра нашего большого оркестра приглянулась ректору нового здания, и он стал приглашать нас, пока не создал свой коллектив, на танцы в высотное здание. Мы стали завсегдатаями этого великолепного творения заключенных, облазили все его уголки от 33 этажа до подвалов, предназначенных для определенной группы людей в случае атомной тревоги. Говорят, один заключенный на листе фанеры спланировал с восемнадцатого этажа и остался жив, но его очень быстро поймали, что было с ним потом неизвестно. По случаю завершения сессии, а для некоторых студентов это был последний, прощальный вечер, на 25 июня был намечен большой танцевальный вечер. Думаю, среди выпускников МГУ на этом вечере под нашу музыку танцевали Раиса и Михаил Горбачевы. Мы разучили несколько новых мелодий, среди них были модную тогда песню «Домино» из кинофильма «Дело пестрых» и главную мелодию из первого музыкального итальянского фильма «Вернись в Сорренто». Помните слова этой мелодии: «Надомной тихо звезды мерцают, и листвой шелестит ветерок. В темном небе луна проплывает, словно белой лилии цветок. Наполнил душу мне голубой цвет луны, и в ночной тишине вижу дивные сны... и т.д.». Эту песню, которую исполнял тенор Тито Гоби, была у всех на устах, и когда мы заиграли её, пустынные громадные залы неожиданно заполнились откуда непонятно прибежавшей молодежью. В зале было не протолкнуться. Мелодия закончилась, кто-то захлопал, и зал дружно зааплодировал. Такое было впервые. Воодушевленные мы исполняли мелодию еще и еще раз. Не знаю, помнит ли Горбачев эту мелодию, но уверен, что он помнит тот необыкновенный дух раскрепощенности этого вечера. И мы принимали самое активное участие в разрушении барьера недозволенности.

Кларнет стал моим главным спутником жизни, я брал его с собой всюду, благо он умещался в маленький компактный футлярчик. В походах, когда рыба не ловилась, я брал свою свирель, «свирель волшебную», и играл по памяти все, что пели мы в те времена. Когда я учился в начальных классах, у нас были уроки пения. Наша учительница пения создала школьный хор, а я был запевалой. «Училка» упорно твердила, что у меня абсолютный слух и что мне надо учиться музыке на любом инструменте. Она приходила к моим родителям, но они ее не послушали. Трудное было время, не было денег ни на инструмент, ни на учебу с преподавателем. Потом я понял, как мне не хватало этих знаний, чтобы стать профессионалом. Но в тот момент мне все легко давалось, и я быстро осваивал технику игры на кларнете.

Много и часто меня зазывали на рыбалку. Я с удовольствием закидывал спиннинг час, другой. Если ничего не ловилось, я начинал скучать и думать, что на кларнете я бы мог поиграть в удовольствие, а так летит время впустую и ничего не сделано. На Ахтубе, развилки Волги в ее низовьях, начиная от Волгограда, брат меня учил ловить жереха. Вот это была рыбалка полная смысла и азарта. Жерех – редкая рыба, хищная, охотится стаями на малька. Когда она гонит малька, чайки кружатся над местом загона и лакомятся при удобном случае. Жерех – рыба чрезвычайно чуткая, обладает великолепным верхним зрением, настроенным против главного врага сокола-сапсана и человека, которого она умудряется разглядеть метров за 30-50. Смысл рыбалки заключается в следующем: первое - надо подобраться как можно ближе к месту, над которым кружатся чайки, и остаться незамеченным, второе - забросить спиннинг метров на 50 или более точно в место, где кишит рыба, третье тащить упрямого жереха, когда удилище изгибается почти вдвое, метров 50 к своему берегу. Это - спорт, это – азарт, это – масса адреналина. Наверное, из-за этого невероятного ощущения мы возвращались вновь и вновь в эти места и были там трижды в 1964, 1966 и 1968 годах, что нарушало наши главный туристический закон: каждый год – новый маршрут, новые приключения.

В 1966 году большой компанией молодых людей, 19 человек парней и девушек, мы отправились на Ахтубу. Год был голодный, а мы молодые, есть хотели круглые сутки. Так вот Виталий и еще трое парней вставали каждое утро до зари и ловили на спиннинг, донки и удочки. И не было такого дня, когда бы не было на столе свежей рыбы вдосталь. Рыбаки были освобождены от дежурств, а остальных разбили на тройки, и они должны были готовить еду на всех на костре и вымыть посуду. Сколько нелестных слов слышали они от дежурных за пойманный «вагон» рыбы. Иногда ее было так много, что приходилось подключаться всему лагерю. Потом Виталий смастерил в институте коптильню, рыба не пропадала, даже из последних уловов он что-то привозил домой. Я всегда с большим удовольствием ел, разделывал и готовил пойманную им рыбу. Так и было заведено в нашей семье: Виталий ловил рыбу, а я готовил.

Удачных рыбалок в моей жизни было немного. Ловля в Швеции, когда я был там в долгосрочной командировке, вызывала у меня бурю эмоций, и в определенные периоды я с большим удовольствием закидывал спиннинг, предвкушая клев больших рыбин. В свободное время все советские сотрудники мчались с удочками на озеро Меларен. В некоторой степени удачная рыбалка была подспорьем в семейном бюджете, и на сэкономленные можно было купить джинсы или кофту. А по советским меркам это было 100-150 рублей (месячная зарплата). Когда клева не было вообще, или он был вялый, терпения у меня не хватало, я складывал удочки и ехал в местную библиотеку, и запоем читал все, что было издано за границей Солженицыным, Аксеновым, Гладилиным, Булгаковым, Анненским, Владимировым, Войновичем и другими. Себе я говорил, что побросать впустую спиннинг можно и в Москве, а вот такие книги почитать не удастся. И только весной, в конце мая, когда лещ шел на нерест, тут я не выдерживал, мчался вместе со всеми на озеро. Каждый пятый бросок спиннинга был удачным, адреналин вырабатывался мощными порциями. Борьба с крупным лещом, пока он не схватил воздух, доставляла массу переживаний. В этот момент понимаешь заядлых рыбаков, эти ощущения стоят бесконечного сиденья.