О генах - 1

Глава 4. О ГЕНАХ.

Часть 1. Мой брат.

Мой брат старше меня на 6 лет, в этом году ему исполнилось 70 лет. Воспитывались мы почти в одно время, в одной семье, родители одни и те же, свою доброту и любовь родители переносили на нас поровну. С детства Виталий, мой брат, был сорвиголова, во все влезал, придумывал на ходу массу игр. Он был руководителем дворовой мелкотни, моих ровесников, и все мы, как бараны, ходили за ним и старались делать все, как он. Нет, он был не «Король» двора, он был Заводила. Чего только его фантазия ни претворяла в жизнь через нас. И все же главное место в наших играх во дворе занимала рогатка, внесенная им в наш обиход и постоянно им усовершенствовавшаяся. Могу сказать об уровне нашей стрельбы. Когда нам было лет по пятнадцать, мы попадали по 4-5 раз из десяти в спичечный коробок с расстояния 20 шагов. Мы лили специальные, тяжелые пульки из свинца для ворон. Чаще сбивали их с деревьев, но иногда даже попадали влет. Это был триумф. Были птицы, которых по нашим неписаным правилам, трогать было нельзя, в первую очередь к ним относились стрижи. Один из моих друзей, Константин Рачинский, владел великолепной техникой стрельбы из рогатки, стал затем мастером спорта по стендовой стрельбе и вошел в сборную Советского Союза.

Естественно, случайно попадали в окна, били стекла, приходили люди к родителям, жаловались на Виталия. Бедные мои родители, им приходилось как-то улаживать эти неприятные истории. В школу брата моих родителей вызывали постоянно, учителя жаловались, расписывали в подробностях, что опять натворил сыночек, и просили утихомирить фантазию мальчика Виталия. В четырнадцать лет он записался в общество охотников, в шестнадцать купил ружье и с тех пор с ним не расстается.

После окончания МАИ работал в конструкторском институте, но как наступала весна, подавал заявление об уходе, и отправлялся с геологами в тайгу за Урал, в Сибирь, на Камчатку, в Приморский край.

В 54 года он вообще бросил работать в нашем понимании. Зимой он отделывал шкуры убитых осенью зверей, готовил патроны, капканы, сети, снасти к следующему сезону. А с первыми теплыми лучами солнца уходил в лес с палаткой и рюкзаком иногда с друзьями, которые через месяц возвращались на работу, а очень часто один. Домой в Москву возвращался с морозами в ноябре.

Как и положено охотнику, рассказывать байки он умеет. Они столь реальны, что трудно определить: где – правда, а где - вымысел. Виталий является одним из старейших и уважаемых членов московского клуба охотников. Неоднократно занимал призовые места по сдаче пушнины и получал в качестве премий лицензии на отстрел в ноябре – декабре волков, лосей и кабанов. С какими только зверьми он ни встречался, (шкуры этих зверей были доказательством, что это правда), в какие только передряги ни попадал он, находясь на грани между жизнью и смертью. Слушать его можно было только, затаив дыхание, но верить не обязательно. Потому что он такой: «красиво соврет, дорого за это не возьмет».

Когда стало ему за шестьдесят, силы стали не те, да и народ стал пошаливать, «в лесу», - как он говорит - «опасен не зверь, а человек». В начале 90-го он купил избушку в деревне из двадцати домов за 1000 рублей, когда наши зарплаты были около 300 рублей. Он долго искал эту глухомань. От деревни до ближайшей станции 45 километров. Доехать туда можно, как добирались до отца Чук и Гек, с пересадками, на двух автобусах и на попутке или на лошади, таковые в деревне еще есть. Уезжает он в деревню в апреле, возвращается в ноябре и ждет, не дождется, когда можно будет поехать к себе на природу. Он, как Пришвин, знает все ее мелкие черточки, вздохи, звуки, шелесты для него лучшая музыка, а изменение природы улавливает по еле заметным признакам. Охотится он только ранней весной на вальдшнепов или перелетных птиц и осенью. А в остальное время он заботливый лесник. Лес – это его хозяйство.

Встает он рано, вместе с коровами. Обязательно купается, независимо от времени года и погоды. И идет в лес или на озеро. Видит и слышит он лес, как дирижер ноты партитуры концерта. За двенадцать лет он обходил округу, правда, до другого края леса не дошел. Каждая кочка ему известна. Он знает, на какой поляне растут белые, и где и на каком пне бывает море опят, куда надо идти по ягоды, где ходит на водопой кабан, где токуют тетерева, а где можно столкнуться нос к носу с медведем. «В любое время года, кроме зимы, можно собирать грибы» – говорит он – «надо только уметь их готовить». Все в деревне идут к нему за советом: «Николаич, вот тут собрал грибков, годные али нет». Никто лучше в округе не умеет стрелять, и, когда начинают шалить волки, бегут к нему. Он в деревне за старшего. Как когда-то мы, мелкотня, ловили его каждое слово, так и в деревне его слово закон: «Николаич сказал». В деревне нет телевизора, радио. Газеты приносят два раза в неделю. В том мире никого не интересует, кто сегодня правит Россией царь или президент, и более того, что происходит в Думе, в правительстве, а о событиях в Нью-Йорке или в Израиле им вообще еще не рассказали. У них там ничего не меняется уже 100 лет, а, может быть, больше. И, Виталия, когда он в Москве, вся эта наша суета отягощает. Он с интересом слушает мои рассказы о других странах, может быть, он потом пересказывает их своим деревенским, но в заключении, всегда скажет: «Не для меня это. Там бы я не смог прожить и дня».

А вот я с самого первого крика был совсем другой.