Конечно и у Шамиля, не смотря на его вкрадчивое обращение и кошачью натуру, очень много тайных врагов и соперников, но у того же Шамиля есть и преданные люди, готовые на все для своего учителя. Слыхал ли Шамиль о том что на Востоке любимый цвет духовенства белый, или это собственный его вкус, только лже-Имам предпочитает белый цвет всем другим, и подобно Абдель-Кадеру, разъезжает на белом коне и любит наряжаться в белую чалму.
Во время проезда моего по Дагестану главные и самые ревностные сподвижники Шамиля были: Ахверды Мухаммед или по здешнему испорченному выговору Ахверды Могома, сорокалетний наездник, Кибит Могома, Хаджи Мурад и Шагид Мулла, двадцатидвухлетний сорванец и любимец Шамиля. Хитрая лиса обходится и с мюридами очень строго: для примера мне рассказывали одно дело у Амир Хаджи Юрта.
По распоряжению Шамиля отряд Горцев из 1000 человек должен был напасть, под личною командою Шагид Муллы, на русское укрепление двумя колонами: одна из них начала атаку довольно удачно, но вторая не сделала нападения вовремя и едва не погубила первую. Недовольный неблагоразумными распоряжениями Шагид Муллы, глава мюридизма чуть-чуть не зарубил свое мнение об этом походе на ушах любимца, но все это очень ласково и тихо.
Борьба Шамиля с русской образованностью с каждым днем приближается к концу: сила русского оружия и здравый смысл Горца мало по малу торжествуют над коварными проповедями хитрого фанатика, и поверьте очевидцу, не далек тот день, когда умиренный Дагестан, с примесью русского народонаселения, представит одну из трудолюбивейших и обильнейших областей России.
В отдаленных странствованиях моих по Востоку мне не раз доводилось волею или неволею слышать разные вести о Шамиле и о его битвах с Русскими. Не касаясь витиеватых толков европейской дипломатии, часто воспевавшей мне подвиги кавказского Абдель-Кадера на всех возможных языках, преимущественно на французском, я приведу здесь два случая совершенно различные, но тем не менее замечательные.
Случай первый.
Это было на пароходе: я плыл из Александрии в Грецию. В числе пассажиров расхаживал по палубе Турок с чистым константинопольским произношением, но в египетском костюме. Во время пути оказалось, что из всех пассажиров только я говорил по-турецки, и следовательно так или иначе Турок свел со мной знакомство. На воде все идет на оборот сухопутью: через несколько часов нашего знакомства мой Турок уже порицал в самых сильных выражениях свое Правительство, а на другой день очередь дошла и до всех мусульман.
-- Анасыны......говорил Турок, эти мусульмане совсем не правоверные, а нечистые собаки.
-- Помилуйте эфенди, отвечал я, за что вы так изволите честить своих единоверцев? Чем они заслужили молнию гнева такого Гази (победителя неверных)?
-- Как чем? Взгляни на этих людей, -- и Турок указал на офицеров французского парохода -- что за дрянные существа, а смотри как всем ворочают в Истамбуле, как важно расхаживают по улицам столицы и толкают всех правоверных. Отчего? Оттого, что мусульмане связались с гяурами и совсем забыли свою веру. Вот и вы, Московы, распоряжаетесь в Черкесии как хотите.
-- "Сюзум ябане" с позволения сказать, да вам-то какое дело до Черкесии, душа моя ?
-- Есть дело: у меня и братья и отец живут там, и вся семья.
Из дальнейшего разговора оказалось, что мой Турок был совсем не Османлы, а чистый Шапсуг, в юности приехавший в Константинополь и поступивший в услужение к тому Капудан-Паше, который передал флот Сультана Махмуда Египетскому правителю Мегемед Али. В продолжительную службу свою у этого сановника и потом при дворе Мегемед Али Паши Шапсуг изучил превосходно османский диалект, а главное совершенно ознакомился с немощным положением мусульманского Востока, от единодушного и поголовного восстания которого он ожидал было конечного истребления неверных, преимущественно Московов. Все это бесцеремонный Шапсуг высказал мне очень кротко и очень мило,
-- Пейзевенги -- это он говорил о правоверных -- что у них есть теперь? Я жил, жил в Истамбуле, все до последнего зерна видел своими глазами и давно понял, что от Османов ждать нечего: в гавани стоит гнилой флот, в карманах ни пары (денежки), а войско не умеет еще бриться, не только сражаться. Потом я поехал в Миср (Египет), но и здесь то же самое. Все вздор! Видно вы Христиане завладеете мусульманскими землями.
Таково было задушевное убеждение этого Шапсуга, заклятого врага всех неверных. В последствии времени я встретил моего пароходного знакомца в Константинополе: укрощенный Горец находился уже в услужении Великого Везиря и кланялся мне очень униженно, прикладывая руку к губам и ко лбу.
Второй случай.
Это было опять на воде, но в этот раз место парохода занимал каик, константинопольская лодка: мне нужно было переправиться из Галаты в Скутари, из Европы в Азию, что составляло расстояния ровно версту. Усевшись неподвижно в вертлявый каик и протянув ноги во всю длину, я развил нить беседы с "каикчи" лодочником.
-- Что нового?
-- В Истамбуле говорят, что ... ты Француз что ли?
Избегая крайностей, я назвался средним и безобидным для Турка именем -- Немцем.
Этот каикчи, как и большая часть константинопольских лодочников, был старый Янычар, и в слепой ненависти к цивилизации и всем Гяурам верил в могущество Шамиля, наоборот предприимчивому Шапсугу.
Такие нелепые мнения и слухи можно слышать в любой кофейне Константинополя: они только доказывают затаенную ненависть мира мусульманского к христианскому, доказывают справедливость и необходимость мер к прекращению сношений Кавказа с Турцией. В доказательствах я не затруднюсь: во время пребывания моего в Константинополе явились ко мне два Татарина, оба Казанцы, но между ними была неизмеримая разница. Старший из них ходил на поклонение в Мекку, и возвращаясь на родину, захотел повидаться с казанским жителем: он раскланялся очень вежливо, долго разговаривал со мной как с другом и земляком, а на прощанье даже расцеловался по-русски.
Другой, еще молодой, оставил Казань уже года два и воспитывался в Константинополе в медресе при Ая-София: он пришел ко мне по необходимости, потому что для приезжего поклонника нужен был проводник, знакомый с городом. Войдя в комнату, без всяких поклонов и приветствий будущий ахунд, не удостоив меня даже взором, уселся на ковер; не смотря на все мои обращения к нему, он упорно молчал и только бросал по временам дикие взгляды исподлобья. Мрачный этот фанатик как пришел так и ушел без поклонов. Судите же сами, если Татарин, родом из просвещенного края, одушевляется таким фанатизмом в Царьграде, то каков должен быт кровожадный энтузиазм Кабардинца или Шапсуга, пожившего в столице Ислама!
В страхе, не надоел ли я своему читателю Кавказом и его фанатиками, я поскорей укладываю свой багаж и оставляю Тарху, прогостивши в Низовом укреплении ровно неделю. Гостеприимный хозяин мой Г. Чаплыгин напутствовал меня желаниями безопасности, а для подкрепления слов делом снабдил тремя чапарами, провожатыми из тарховских Татар.
Свободное копирование
