24 февраля.
Последние два дня довольно усиленно занимался химией и философией. Месежников болен и находится в моей комнате. Я за ним с грехом пополам ухаживаю. Настроение мое полубодрое. Получил письмо из Риги. Они уже получили мои письма. И бесконечно им радовались. Отца не было тогда дома. Ему об этом телеграфировали. Есть на свете существа, которым я дорог. Как-то не верится, отвык. Считаю себя как будто камнем одиноким на берегу моря. В последние дни у меня возникла мысль взяться за писание, стать писателем. Хотел бы подражать Барбюсу. Описать ужасы похмелья после войны, когда люди, придя в себя, считать начинают раны, близких считать. Теперь благодаря «новой политике», когда открылись частные издательства и, кроме «пролетарской культуры», начинает возрождаться культура старая, грамотная, человечная, это было бы возможно.
С партбилетом моим ничто пока не улажено. Но и меня это мало интересует. Можно жить и этак. А служить своему идеалу человек может при всяких обстоятельствах: с паспортом или без паспорта. Жизнь моя течет по-старому, без перемен. Но хотелось бы, страшно хотелось бы перемен, которые, однако, не помешали бы продолжению учения.
Вчера на заседании кафедры в Унив[ерситете] Свердлова была история с Дволайцким. Двухгодичники его не хотят, и научные сотрудники его не хотят. Я присутствовал и злорадствовал. Мне он причинил столько незаслуженных страданий, пусть и сам почувствует уколы «честных», «откровенных» товарищей.
Свободное копирование
